– Алик? – осторожно сказал Иней. – Ты чего?
– Думаю, – ответил Алей, по новой своей привычке укладываясь на гриву. – Думаю, как нам отсюда выбираться.
Иней засопел и кивнул.
– Мама, наверное, волнуется, – сказал он грустно и спросил: – Алик, а почему папа такой? Он раньше тоже такой был?
– Какой?
– Ну… такой, – Иней неопределенно повел рукой в воздухе. – Как будто что-то знает и не говорит. Как будто куда-то идет – и не поймешь, куда. Как будто ему что-то очень нужно, но…
– Но что?
– Не знаю, как сказать, – Иней зажмурился. – Как будто это секрет какой-то, и он никому не может сказать. Но очень хочет сказать.
Алей скрипнул зубами и как мог мягко ответил:
– Я думаю, мне скажет.
– Наверное… – и Иней вдруг приободрился, точно лишь сейчас понял, что старший брат наконец вместе с ним. – Алик, знаешь, я тоже много-много всего видел! Еще больше, чем ты. Папа столько всякого знает, столько показал. Я Нефритовую Электричку видел, вот, мы на ней ехали! На ней дядя Семен тридцать лет едет и столько же ехать будет.
– Нефритовая Электричка? – настороженно переспросил Алей: молния озарения зажглась позади глаз, но он никак не мог уловить ее.
– Да, – вдохновенно сказал Иней. – Она такая красивая! Едет по серебряным рельсам, а вокруг… очень красиво. Лес такой. Светится.
– Светится – лес?
«Старица, – понеслись, спотыкаясь, мысли, – Река Имен…»
– Туман, – сказал Иней, – и облака. И лес такой очень-очень красивый. Как в кино, даже лучше. У папы там палатка стоит. Мы там ночевали. Прямо в Верхнем мире у папы палатка, круто, правда?
«Нет, – разочарованно подумал Алей, – не Старица. Там же нет ночи».
– И мы оттуда выходили в разные места, – сказал Иней. – Я даже не знаю, как это так. Сначала в одно место, потом совсем в другое, потом вообще в центр города прямо из леса.
«Старица – это демонстрационная версия, – понял Алей, – с ограниченными возможностями. Возле Реки бывает ночь. Значит, папа действительно выходил к Реке».
– И сюда мы тоже из того леса попали, – продолжал Иней, – я теперь вспомнил. Мы в палатке спали, мне было грустно очень. Я скучал по тебе. И я сказал папе: «Папа, я скучаю по Алику», – а папа сказал: «Тогда пойдем к Алику», – и мы пошли в лес и нашли там коней. Моего Этигэла и папиного Шонхора. И мы поехали… – Иней запнулся, – и приехали сюда, – закончил он растерянно.
Алей молчал.
Клубилась пыль, поднятая копытами ордынских коней. В серых тучах блестели, как молнии, острия копий.
– И утром ты проснулся в юрте, – медленно сказал Алей.
– Да, – Иней потупился. – Алик, а ты как сюда попал?
– А я заснул и тоже тут проснулся, – Алей улыбнулся, не желая пугать брата. – Я очень хотел тебя найти, Инь. Я тоже очень скучал. А папу ты видел уже? В смысле – здесь?
– Нет, – ответил Цан-тайджи. – Папа командует войском. Объезжает передовые тумены. Улаан, а почему московиты непокорные? Все покорные, а они нет.
– Подожди, – сказал Улаан и задумался.
«Я видел Нефритовую Электричку, – сказал он себе, – видел, как она идет по берегу озера, в лесополосе. Из Старицы, которую показывала мне Осень, к этому озеру выхода нет. Значит, оно – часть речной системы, и Электричка – тоже часть системы. Я видел Реку Имен…» Это внушало некоторый оптимизм. «Если я мог увидеть Реку, – думал Алей, – значит, я могу к ней и выйти. Тем же путем, что и папа. А потом вернуться домой, вместе с Инькой. Пускай это будет план «Б». Всегда нужно иметь план «Б». Если я не найду админа, то найду способ выйти к Реке, и пусть Вася сам ищет своего проксидемона».
И мысль о проксидемоне потянула за собой другую мысль, которая сплелась со словами Цана, породив новое пугающее озарение. «Не жалко тебе отца? – хихикая, спрашивал когда-то Алея Нириэкс, Демон Отдельного Времени. – Летен его раздавит».
Улаан облизнул внезапно пересохшие губы.
Монгольские тумены шли к реке Немясте, навстречу русскому войску, во главе которого стоял беспощадный московит Летен.
* * *
Налетел порыв ветра, пригнул травы. Трубно перекликаясь, в поднебесье летели лебеди. Алей проводил их взглядом и заметил ястреба, который стремительно приближался со стороны войска. Должно быть, кто-то из ханов решил пренебречь приказом и позволил себе охоту на марше… узнает великий – будет в гневе.
«Улаан должен был увидеть, чем кончится эта битва, – подумал Алей. – Я и так знаю. Удивительно, что папа не отдает себе отчет… Или у него другая цель? Я не понимаю его. Я не могу его предсказать».
Он не оборачивался, хотя уже слышал стук копыт: кто-то скакал к ним. Он подумал, что это, как всегда, Ирсубай, но нет – то был незнакомый нукер, сивоусый, со шрамом на пол-лица. Остановив коня, воин коротко поклонился и сказал:
– Царевич, твой великий отец приказывает тебе явиться к нему. Он с передовым туменом.
– Я немедленно отправлюсь.
Нукер снова поклонился и ускакал.
Алей повернулся к брату. Иней напряженно смотрел на него, терзая в пальцах камчу.
– Я вернусь, – сказал Алей в ответ на молчаливый вопрос, – и мы поговорим еще.
Он окинул сощуренными глазами горизонт – от края до края земли вставала мгла над нескончаемыми колоннами конницы. Выше нее плыли туги-знамена и значки туменов. Алей уже изготовился хлестнуть коня, но невысказанные слова поднимались к горлу, и он задержался на миг, только сказал совсем не то, что хотел. Не надо было Инею волноваться о нем, маленький и так намучился… Алей улыбнулся и сказал:
– Не грусти, Толстый!
Вопреки обыкновению, Иней не обиделся. Братишка засмеялся и ответил Алею:
– Не буду, Тощий.
Алей прыснул и, не медля уже больше, свистнул в воздухе упругой плетью.
Гэрэлхан не ждал на одном месте. Долго пришлось царевичу и кэшиктэнам преследовать повелителя. В сопровождении личной сотни он скакал от одного тумена к другому, наблюдая за тем, как держатся войска на марше. Улаан знал, что в такое время обнаруживаются недостачи и упущения, которые тысячники и темники во время смотров исхитряются скрыть от всевидящего ханского ока. Хромых и изъезженных лошадей прячут, воинов с плохим оружием отсылают с поручениями или велят им сказаться больными и сидеть в юртах. В походе такое войско спотыкается, как конь, который ушиб ногу. В преддверии жестокой схватки нет мелочей, и сам великий Гэрэлхан неутомимо мчится от северных сторожевых застав к южным через весь строй военной орды. Здесь и там выныривает из бурой клубящейся пыли его личная сотня. Они как призраки. Каждый нерадивый воин, каждый проворовавшийся десятник будет уличен и наказан. Так затачивается острие великого оружия. Когда алгинчи-передовые увидят алые щиты передового полка урусутов, поздно станет готовиться к бою.