«Если я теперь заплачу, мне конец… Если я закричу, буду отбиваться, я погибла, меня запрут в гареме…»
Она не произнесла ни слова, не сделала ни одного лишнего движения и последовала, спокойная и послушная, вслед за неграми, спускавшимися к воротам Баб-эль-Уэд.
«Через несколько секунд наступит ночь… тут и будет случай… Если я упущу момент, я погибла…»
Под аркой ворот Баб-эль-Уэд еще не успели зажечь светильники. Всех поглотила темнота. Анжелика скользнула в нее, как угорь, рванулась, нырнула в проулок, столь же черный, как арка. Она бежала, не чуя под собой ног. Из почти пустынной улицы она выскочила на другую, широкую и запруженную народом, замедлила шаг и заскользила среди шерстяных накидок, белых движущихся свертков — женщин в чадрах — и маленьких ишачков, нагруженных корзинами. Пока темнота защищала ее, но кто-нибудь мог приметить заблудившуюся, тяжело дышащую пленницу. Она свернула влево в какой-то темный проход и остановилась перевести дух. Куда направиться? У кого просить помощи? Она вновь скрылась, как в Кандии, но здесь не было сообщников, чтобы завершить задуманное. Она не знала, что случилось с Савари.
Вдруг она расслышала приближавшиеся крики. Ее преследовали. Она снова бросилась бежать. Улочка спускалась ступеньками к морю. Это был пустырь, окаймленный слепыми стенами, размеченными то тут, то там маленькими железными дверцами в форме подковы. Одна из них отворилась, и Анжелика сшибла с ног какого-то раба с большим сосудом на плече. Кувшин упал на землю и разбился вдребезги. Анжелика услышала: «Черт подери!» с последующим залпом ругательств, обличивших бравого солдата Его величества Людовика XIV, и кинулась к нему.
— Сударь, — запыхавшись, выдохнула она, — вы — француз? Ради всего святого, спасите меня, сударь!
Шум погони приближался. Почти бессознательным движением он втолкнул беглянку внутрь помещения и захлопнул дверь. Улюлюканье и топот бабушей и босых ног как вихрь пронеслись мимо. Анжелика стиснула плечи раба и уперлась лбом в волосатую грудь под жалкой холщовой блузой. На мгновение она лишиаась сил. Преследователи отдалились, и она понемногу пришла в себя.
— Все, — прошептала она. — Ушли!
— Боже, бедняжка, что вы наделали! Вы попытались бежать?
— Да.
— Несчастная! Вас отстегают до крови и покалечат на всю жизнь. Ноги поломают…
— Но им меня не достать! Вы меня спрячете… Вы спасете меня!
Она говорила в полной тьме, вцепившись в незнакомца, о котором ей было известно только то, что он француз и, как она догадалась, молодой и симпатичный. А он не мог не заметить, что прижавшаяся к нему женщина молода и хороша собой.
— Вы не покинете меня?
Юноша глубоко и тяжело вздохнул.
— Ужасное положение! Вы в доме моего хозяина Мохаммеда Селиби Садата, алжирского торговца. Вокруг все — мусульмане. Почему вы убежали?
— Как почему? Я не хочу, чтобы меня заперли в гареме!
— Увы, это жребий всех пленниц!
— Он вам кажется таким легким, что надлежит подчиниться?
— У мужчин — не лучше. Думаете, мне приятно здесь? Мне, графу де Ломени, таскать кувшины с водой в вязанки колючек на кухню моей хозяйки? В каком состоянии мои руки! Что бы сказала моя нежная парижская возлюбленная, прекрасная Сюзанна де Реньо? Увы, должно быть, она давно нашла мне замену!
— Граф де Ломени? Я знакома с одним из ваших родственников, господином де Бриенном.
— О, какой счастливый случай! Где вы его встречали?
— При дворе.
— Неужели? Могу я узнать ваше имя, сударыня?
— Я — маркиза дю Плесси-Белльер, — произнесла, помедлив, Анжелика (она вспомнила, что попытка козырнуть титулом графини де Пейрак не принесла ей удачи).
Ломени напряг память:
— Я не имел счастья встречать вас в Версале, ибо вот уже пять лет как ввергнут в рабство, и там, в столице, все переменилось. Впрочем, пустяки! Вы знакомы с моим родственником, и, возможно, подскажете, чем объясняется долгое молчание моего семейства. Я посылал просьбу о выкупе — ответа нет. Потом я доверил письмо святым отцам из Братства Святых Даров, побывавшим здесь в прошлом месяце. Надеюсь, что хоть оно-то дойдет до цели. Ага, кажется, у меня есть одна идея… Тихо, сюда идут!
Тусклое сияние ночника замерцало в глубине двора, откуда пахло бараньим жиром и горячей кашей. Граф де Ломени толкнул Анжелику себе за спину и попытался опознать приближавшегося.
— Это моя хозяйка, — с облегчением прошептал он. — Смелая и честная женщина. Думаю, мы сможем попросить ее о помощи: у нее ко мне некоторая слабость.
Мусульманка высоко подняла масляную лампу, чтобы разглядеть тех, кто шепчется в подворотне… Поскольку она была дома, то ходила без паранджи. Свет лампы озарил лицо зрелой жирной женщины с огромными подведенными глазами. Легко догадаться, какую роль играет при ней раб-христианин, молодой, сильный и любезный, и почему именно его она выбрала на невольничьем рынке.
Мелкий торговец Мохаммед Селиби Садат не имел денег на евнуха для своих трех или четырех жен. Он оставил за своей первой супругой все заботы о доме и примирился с необходимостью в рабе-христианине для черной работы.
Женщина заметила Анжелику. Граф де Ломени принялся что-то быстро говорить ей по-арабски. Женщина качала головой, морщилась, пожимала плечами. Ее мимика свидетельствовала, что надеяться Анжелике не на что и лучше всего было было бы выкинуть ее вон. Наконец, она через силу уступила своему фавориту, удалилась и почти сразу же возникла вновь с головной накидкой, которую Анжелика поспешила надеть. Затем хозяйка дома сама набросила на нее длинное покрывало, выглянула на улицу и, убедившись, что никого нет, знаком велела им выходить. Едва переступив порог, они услышали за спиной поток ругательств.
— Что происходит? — спросила Анжелика. — Может, она передумала и хочет нас выдать?
— Да нет. Просто обнаружила осколки кувшина и не скрывает, что об этом думает. Надо, впрочем, признать, что я никогда не был особенно ловким и посуды перебил немало. Черт, я-то знаю способ ее умилостивить и вскоре займусь этим. Нам недалеко.
Почти бегом они приблизились к другой железной дверце, и молодой человек условным стуком оповестил о себе. Сквозь щели просочился свет, и раздался шепот:
— Это вы, господин граф?
— Я самый, Люка.
Дверь открылась, и Анжелика вцепилась в руку своего спутника, увидав араба в плаще и тюрбане. Над головой он держал свечу.
— Не бойтесь, — сказал граф, подталкивая молодую женщину внутрь, — это Люка, мой прежний лакей. Он попал в плен вместе со мной, когда я плыл к новому месту службы в Геную. Поскольку, еще служа у меня, он преуспел во всяких мошенничествах, здешние дельцы быстро оценили его таланты, и новый хозяин убедил его принять ислам, чтобы доверить свои дела. Теперь он — большая шишка в торговом мире.