Амиэль и Пелсо провели вместе две недели. Тучи сгущались, и наконец грянула яростная ссора. Пелсо вернулся в Никею и направился прямиком домой к своей возлюбленной. Подруги попытались обратить случившееся в шутку, убеждая друг друга, что блудный муж вскоре обязательно одумается, и поспешили сменить тему разговора. Большую часть времени, пока Амиэль была у нас в гостях, они обсуждали, как лучше отомстить никейским ублюдкам, отвернувшимся от Маран. Я не мог ими не восхищаться: на меня всегда производят огромное впечатление люди, способные забыть о собственных проблемах, чтобы помочь ближнему.
Вскоре Амиэль стала у нас частым гостем. Нередко она оставалась в Водяном Дворце на ночь. Я был искренне рад, поскольку возобновившаяся дружба, казалось, улучшала настроение Маран. Так или иначе, к моей жене снова вернулась улыбка, а ее задорный смех звучал все чаще и чаще.
— Будь я проклят, если, подобно вам, пущу труса к себе в дом, — проворчал трибун Мирус Ле Балафре.
— Едва ли вас можно назвать этим обидным словом, сэр.
Ле Балафре прибыл в Водяной Дворец в карете, как нельзя лучше соответствовавшей его характеру: практичном просторном экипаже на высоких колесах, но только украшенном позолотой и эмалью. Он приехал вместе со своей супругой Нечией, тихой некрасивой женщиной маленького роста, которую запросто можно было принять за продавщицу тканей на городской ярмарке.
Ле Балафре лично повязал мне через плечо ленту, символ моего чина, когда я был произведен в домициусы и назначен командиром 17-го Корейского Уланского полка. Этот храбрый и талантливый генерал командовал правым крылом нашей армии во время Каллианской войны, а затем возглавлял экспедиционный корпус, действовавший против неугомонных грабителей-хиллменов.
— И все же я трус, — продолжал Ле Балафре. — Вы вернулись в Никею, хромая и со свернутыми знаменами, император не обращает на вас никакого внимания, а я? Я слушаю своих проклятых богами советников, твердящих, что навестить вас было бы неразумно, так как этим можно прогневать императора. Пошел он к черту, этот император, мать его! Я его слуга, но не раб, черт побери!
Маран опешила.
— Мирус, — с мягким укором произнесла его жена. — В приличном обществе так не выражаются.
— К тому же такие слова могут быть опасными, — добавил я, пытаясь сдержать улыбку.
Мне вспомнились резкие высказывания Йонга, сделанные несколько дней назад. Похоже, лучшие слуги императора не преуспели в искусстве подобострастно гнуть спины.
— Опасными? Ха! В своей жизни я меньше всего думал о безопасности. Ну что, молодой трибун, так и будем стоять на пороге? Раз я не трус, приглашайте же нас в дом!
Через несколько минут мы уже сидели в одном из соляриев, выходящем на небольшой пруд, подернутый рябью, а суетящиеся слуги обносили нас карамелью и чаем из трав. Пока Маран болтала с женой Ле Балафре, захватившей с собой рукоделие, трибун отвел меня в сторону.
— Дамастес, как я уже говорил, мне стыдно. Принимаете ли вы мои извинения?
— В чем вы провинились? — солгал я. — Я просто решил, вы были заняты.
— Да, я был занят, — подтвердил Ле Балафре. Он умолк, дожидаясь ухода слуг. — Мы все очень заняты. Император увеличивает численность гарнизонов в Юрее и Чалте; а полсезона назад он отправил вашего друга Петре обследовать ущелье, ведущее в Кейт.
Это объясняло, почему я до сих пор не видел Мерсию, — наверное, я был единственным другом угрюмого стратега. И я не сомневался, что ему было глубоко наплевать, кто у кого в милости.
— У нас пять миллионов человек уже призваны в армию или готовятся принести присягу.
Я присвистнул. Это вдвое превосходило те силы, которыми мы располагали в разгар гражданской войны в Каллио.
— Но все же позвольте мне вернуться к тому, о чем я уже говорил, — продолжал Ле Балафре. — К вопросу о трусости. Мне совсем не нравится, что я так долго не решался приехать к вам. Наша армия переменилась, Дамастес. Она стала такой... такой политизированной, черт возьми! Теперь мы не столько солдаты, сколько болтуны-ораторы!
Перебрав в уме свои поручения за последние восемь лет, я пришел к выводу, что лишь немногие из них действительно имели отношение к настоящей войне, хотя большинство оканчивалось большим кровопролитием. Но пахарь всегда последним замечает весенние цветы.
— Вы правы, — согласился я. — Но я не вижу, как армия может быть не политизированной.
— Я вас не понимаю.
— Ведь это мы возвели Тенедоса на престол, не так ли?
— Пусть лучше он, чем те придурки, что распускали нюни до него!
— Не возражаю, — сказал я, понятия не имея, куда иду, поскольку политика всегда оставалась для меня неразрешимой загадкой. — Но, Мирус, боюсь, мы потеряли политическую девственность, оставшись после сражения в Ургоне и поддержав императора в борьбе против Совета Десяти.
— Возможно, вы правы, — неохотно согласился Ле Балафре.
— Уверен в этом. И еще одно. Я помню, какой была армия до Тенедоса. Когда грянуло восстание Товиети, я служил в Никее в одной из отборных частей, пригодных только для парадов. Вспомните, тогда в первую очередь имело значение, начищен ли у тебя шлем и в каких отношениях ты с каким-нибудь толстозадым аристократом. Боевые качества никого не интересовали! Не забыли, как армия выступала в поход, а наши генералы тащили в обозе своих шлюх, лакеев, слуг, поваров и цирюльников? Подумайте, как сильно мы изменились с тех пор.
— По-моему, вы плохо представляете себе, до чего опустилась наша армия сейчас, — угрюмо буркнул Ле Балафре. — По крайней мере, части, расквартированные в Никее.
Разумеется, это была правда.
— Все вернулось на круги своя, к тому, что было раньше. Парады и смотры устраиваются все чаще, все больше и больше солдат умеют только надраивать до блеска шлемы и щелкать каблуками, стоя на карауле у входов в многочисленные имперские канцелярии, не нуждающиеся в охране. В последнее время наш император проникся страстью к блеску и мишуре. — Ле Балафре помолчал. — И на это чутко среагировали облепившие его прохвосты.
— И еще одно, — продолжал он, — внимательно глядя на меня. — Известно ли вам, что после того, как император сместил вас за неповиновение, он предложил мне вашу должность в Каллио? Знаете, что я ему ответил? Я сказал, что вы поступили совершенно правильно, а у меня тоже нет ни малейшего желания становиться мясником. Конечно, он может назначить меня на эту должность, но ему придется сразу же искать мне замену, если я получу такой же приказ. Император залился краской, а потом приказал мне возвращаться к исполнению своих обязанностей.
— И кто же в конце концов получил этот раскаленный уголек?
— Не военный. Главный шпион императора Кутулу, к превеликому сожалению, полностью оправившийся от ран, предложил императору некоего Лани, заведовавшего полицией Никеи. По слухам, этот Лани отправился в Каллио, получив совершенно иной приказ Ему предписано искать пути к примирению, а не безжалостно расправляться со всеми, кто попадется под руку Любопытно, кто открыл глаза нашему императору? Уж конечно, не Кутулу, черт бы его побрал! Но кто?