– Еще интереснее. Им значит, можно, а меня держат на дистанции… Не смешно.
– Совершенно, – подтвердил Михаил.
– Слушай, Миша. Ты не задумывался над тем, что происходит с Братком?
– Я не задумывался, что происходит с Братком, – каким-то деревянным голосом ответил Михаил. – Я не хочу задумываться над тем, что с ним происходит. Мне кажется, что в этом должны разобраться вы, Юрий Иванович, и он. У меня он помощи не просил.
– У меня, представь себе, тоже, – зло бросил Гринчук.
Михаил промолчал.
– Я, ты, Полковник, Владимир Родионыч, Шмель, Липский, Браток, – сказал Гринчук. – Найдите лишний элемент.
– Или недостающий, – сказал Михаил.
– Или недостающий, – согласился Гринчук. – Есть предложения?
– Поехали к маме Ире.
– Поехали, – кивнул, не подумавши, Гринчук и тут же схватился за голову. – Только сначала заедем в аптеку.
– Хорошо. А голову пусть посмотрит Доктор.
– Этот твой еще Айболит, – пробормотал Гринчук, но возражать не стал.
Конечно, врач, которого лишили права лечить, особого доверия вызывать не мог. Тем более, если последние годы он бомжевал, добывая себе прокорм исключительно мелким воровством. С другой стороны, если этот врач умудрялся лечить своих собратьев по Норе и не допускать среди них эпидемий, не имея ни лекарств, ни просто санитарных условий – это не могло не вызывать уважения. Даже у много повидавшего Гринчука.
Доктор внимательно обследовал затылок пострадавшего, слабо реагируя на его стоны и шипение.
– Мы тут имеем ушиб средней тяжести и ссадину. Ссадина уже подсохла, можно даже ничем не обрабатывать. Шишку лучше было сразу накрыть холодным компрессом, но как я понимаю, компресс предложен не был.
– То есть, абсолютно, – подтвердил Гринчук.
Строгая Ирина молча накрывала на стол. Михаил привычно расположился в кресле напротив телевизора.
– Вы можете начать принимать компрессы прямо сейчас, – заключил Доктор. – Или не делать этого вообще. До следующего раза. А сотрясения у вас, похоже, нет.
– Была бы мозга, была бы сотрясения, – сказал Гринчук. – А можно, я ее просто аспирином?
– Можно, – разрешил Доктор. – Официальная медицина против аспирина не возражает. А еще официальная медицина не возражает в таких случаях против коньяка. Лучше хорошего.
– И против водки, спирта и самогона твоя медицина тоже не возражает, – сказала Ирина.
– Представьте себе, не возражает. А даже рекомендует. Причем, настоятельно. Помню, когда я еще оперировал, у нас один анестезиолог…
– Вы уже руки мыли? – спросила Ирина. – Официальная медицина как, против мытья рук не возражает?
– Грехи наши тяжкие, – сказал Доктор, вставая. – Пойдемте, господа, умоем руки.
Когда руки были вымыты и все вернулись к столу, Доктор торжественно, на правах старшего, разлил в стаканы коньяк. Ирине совсем чуть-чуть. Себе он, похоже, собирался плеснуть побольше, но, наткнувшись на суровый взгляд Ирины, налил себе столько же, сколько и Михаилу с Гринчуком – грамм пятьдесят.
И сам же предложил тост:
– Предлагаю выпить за то, чтобы такие вот ушибы были самыми тяжкими нашими болезнями.
Все выпили молча. Только Ирины, пригубив, не удержалась:
– Глупость самая твоя тяжелая болезнь.
– Не скажите, мадам, не скажите, – возразил Доктор. – Глупость – это не болезнь. Это призвание. Это, если хотите, счастье.
– Счастливый ты наш.
– К сожалению, но счастьем сим обделен, – печально развел руками Доктор. – Вот если бы имел возможность закусить коньяк лимоном, то очень сильно приблизился бы к этому состоянию.
– К глупости? – спросила Ирина.
– К счастью.
– Тогда пойди и возьми лимон на кухне в холодильнике.
– Ирина, в лимоне без коньяка, так же мало счастья, как и в коньяке без лимона, – вскричал Доктор.
– Мы вам еще нальем, – пообещал Гринчук.
Доктор встал и вышел на кухню.
Гринчук улыбнулся. В этом доме он отдыхал душой и прекрасно понимал Михаила, который приходил к маме Ире при каждом удобном случае.
– И где здесь лимон? – спросил с кухни Доктор.
– Я сейчас помогу, – крикнул Гринчук.
– Там, на дверце, – вдогонку подсказала Ирина.
– Говорят, тут на дверце, – сказал Гринчук, входя на кухню.
Доктор сидел на табурете перед открытым холодильником.
– Вот он, лимон, – указал Гринчук.
– Что значит мент, – одобрительно сказал Доктор. – Извините, милиционер.
– Как у Ирины со здоровьем? – тихо спросил Гринчук.
– А как у нее может быть со здоровьем, в семьдесят лет, после двадцати лет жизни на улице и после недавней смерти мужа? – так же тихо ответил Доктор. – Иногда мне кажется, что она живет только из-за Михаила. Знаете, она ведь Михаила должна винить в смерти Тотошки. Тотошка погиб защищая Михаила, когда тот лежал без сознания. А она…
Гринчук вздохнул. Его никто не упрекал, что в ту ночь он мог бы защитить Нору. Если честно, то шансов успеть в ту ночь у него практически не было. Но легче подполковнику от этого не было.
– Вы уж Михаила поберегите, – попросил Доктор.
– Постараюсь.
– Вы уж постарайтесь.
Они вернулись в комнату как раз в тот момент, когда по телевизору шла реклама.
– Реклама это ложь, – заявил сходу Доктор. – Наглая и неприкрытая.
– Да и сам ты не слишком любишь правду, – сказала Ирина.
– Неправда, – заявил Доктор. – Я люблю правду, только не могу себе позволить. Не по карману, знаете ли. Хотя…
– Что? – спросил Гринчук.
– Она, пожалуй, никому не по карману, – сообщил Доктор. – И приводит это к недоразумениям. Был один случай….
Доктор на всякий случай оглядел собравшихся – не станет ли кто-то возражать против очередной жизненной истории. Никто не возражал.
– Жили у частном секторе две соседки. У одной была любимая овчарка, а другая предпочитала разводить кроликов. И купила однажды она себе кролика исключительной породности. За безумную цену чуть ли не в триста долларов. Кроликом она, естественно, похвасталась перед соседкой, та повосхищалась..
– Кстати, – заметил вдруг Доктор, мне, кажется, обещали к лимону коньяк?
Михаил молча налил двадцать грамм в стакан Доктора. Гринчук нарезал лимон кружочками.
Доктор выпил коньяк, сунул в рот кружок лимона и закрыл глаза от удовольствия.
– Вот оно, счастье, – через несколько секунд сказал Доктор.