Немолодая эта гражданка и раньше подвизалась на ниве древнейшей профессии. Но до сих пор внимания к себе прессы, во всяком случае как к объекту журналистских статей, не ощущала.
Валька Калымщица поведала всему городу, как это почетно, но и одновременно романтично – быть проституткой. И снова общественное мнение разделилось на два лагеря.
Виталий Крюков, ставший уже начальником милиции, только руками разводил. В принципе он готов был отдать команду вымазать Вальку тавотом, извалять в перьях и провести в таком виде по главной улице города, но не знал, как отнесется к этому руководство. Руководство же молчало, поскольку само плохо еще ориентировалось в обстановке.
Про Амалию Угрюмову следует рассказать поподробнее, поскольку она еще не раз будет фигурировать в нашем повествовании. Амалия и ее сестра Ефросинья, попросту Фрося, жили в Калинске с незапамятных времен. Они были близнецами, но нисколько не походили друг на друга. Дело в том, что Амалия с детских лет была горбата. Однако горб не мешал ей вести активную общественную работу. Возможно, даже помогал, поскольку не способствовал популярности Амалии у мужской части населения и ничто не отвлекало Амалию от активной общественной жизни.
Отец сестер – мелкий железнодорожный служащий, должно быть, предвидел, что дочери пойдут по жизни разными дорогами. Не случайно же он дал одной из них имя редкое и высокопарное, другой – совсем простецкое.
В тридцатые годы не было в Калинске комсомолки активнее и принципиальнее, чем Амалия. Ни один диспут на антирелигиозную тему, ни один политический доклад не обходился без нее. Амалия состояла членом ОСОАВИАХИМа и стала, несмотря на горб, ворошиловским стрелком. Не проходило в городе ни одного общественного мероприятия, будь то открытие рабочего театра оперетты или субботника в честь дня рождения товарища Кагановича, в котором бы она не принимала участия.
Может, это стремление постоянно быть на виду и стало причиной того, что в тридцать седьмом ее арестовали. Правда, просидела она недолго. Освободили ее перед самой войной. Злые языки говорили, что этому есть причины. Рассказывали, что Амалия активно «стучала» на своих сокамерников. Так ли происходило на самом деле или не так, покрыто мраком, поскольку никого из них не осталось в живых.
Амалия вернулась в родной дом. Отец умер еще до ее отсидки, мать вообще скончалась давным-давно. В доме жила только Ефросинья, оставшаяся, как ни странно, старой девой. У Фроси не было физических недостатков. Напротив, в молодости ее внешность радовала глаз. Но если сестра слыла пламенной атеисткой, то Фрося, напротив, была очень богомольна. В юности она даже мечтала уйти в монастырь, но монастыри вскоре позакрывали. Оставалось молиться дома.
Неистовый фанатизм обеих сестер со стороны многим казался странным. Но ничего странного в нем не было. Видно, это свойство характера передалось сестрам от отца. Старик Угрюмов тоже верил страстно, но верил в темные силы. Он был оккультистом.
В первые десятилетия нашего века различные оккультные секты и кружки широко распространились по России. Сочинения Блаватской и Амфитеатрова только подливали масла в огонь. Папаша Угрюмов увлекся модными веяниями не на шутку. Он проштудировал труды по астрологии и каббалистике, фолианты по черной магии и колдовству. Он общался с какими-то загадочными старцами. Его часто навещали старухи, на вид – вылитые ведьмы. Поговаривали даже, что он руководил какой-то таинственной колдовской сектой. После прихода советской власти оккультные увлечения, казалось, прекратились. Угрюмов стал обычным советским служащим. Как обстояло дело в действительности, не знал никто, за исключением его дочерей. Угрюмов не запрещал одной из них молиться Богу, а другой быть пламенной общественницей. Он с ними вообще почти не общался. Все так же читал свои таинственные книги, да изредка к нему приходили какие-то неведомые люди.
Весьма странной, о чем потом часто судачили соседи, была смерть этого человека.
Однажды вечером, как обычно, вернувшись с работы, он позвал обеих дочерей и спокойно сказал им:
– Послезавтра я умру. Прошу только одного: не принимать участия в моих похоронах. Без вас похоронят. И дайте мне клятву. Ты, – он указал на Ефросинью, – клянись на Евангелии, а ты, – тут Угрюмов усмехнулся, – на «Капитале». Для марксистов, как я понимаю, это святая книга.
Амалия фыркнула, но перечить не посмела. Странная клятва была произнесена.
– И упаси вас нездешняя сила нарушить клятву, – сказал напоследок отец.
Через день он действительно умер. Большой черный гроб стоял посреди просторной комнаты. Народу почти не было. Пришло проститься лишь несколько человек с его работы. Скоро они ушли. Ефросинья осталась одна. Она со страхом смотрела на почерневшее лицо отца. Казалось, он чему-то усмехается. Амалия в тот час отсутствовала.
Ефросинья пыталась перекреститься, но рука почему-то отказывалась повиноваться. Она было хотела положить в гроб иконку, но вспомнила о клятве и не решилась.
Ближе к ночи в дом кто-то тихо постучал. Ефросинья бросилась открывать, и ей стало еще страшней. На пороге стояли две старухи и высокий седобородый старик. Не здороваясь, они прошли к гробу и встали возле него. Старик стоял молча, а старухи что-то тихо шептали. Фрося снова захотела было перекреститься, но седобородый так глянул на нее, что она в страхе упала на стул.
В этот момент в доме появилась Амалия.
– Что тут происходит?! – закричала она и бросилась к гробу.
– Ты забыла? – спросил старик.
– Что я должна была забыть?! Убирайтесь отсюда!
И тут произошло невероятное. Рука отца внезапно поднялась из гроба, и он погрозил Амалии пальцем. Та в ужасе грохнулась на пол.
Старик молча кивнул в ее сторону. Старухи подскочили к ней и почти без усилий подняли и положили на кровать.
Фрося от всего этого ужаса тоже едва не потеряла сознание. Она сидела на стуле, бессмысленно разинув рот.
Тем временем старухи вернулись к гробу и по команде седобородого перевернули покойника лицом вниз. Потом они взяли гроб и, не заколачивая его, вынесли во двор, где поставили на телегу.
– Мы сами его похороним, – сказал старик. И телега медленно двинулась прочь.
Только утром забылась Ефросинья в полном кошмаров сне. Проснулась от того, что ее кто-то тряс за плечо.
– Кто? Кто? – в ужасе закричала она.
– Не ори, дура богомольная! – сердито сказала Амалия. – Где отец?
– Увезли его эти, сказали, что сами похоронят.
Амалия махнула рукой:
– Ну и черт с ними!
– Не говори так, сестра! – Ефросинья с испугом посмотрела на нее.
– А как мне прикажешь говорить?
– Ты помнишь, как отец погрозил тебе пальцем?
– Ничего я не помню! – отрезала Амалия. – Это тебе, дура, приснилось.
Ефросинья замолкла.