— Мой пикап не приближался к ее дому уже несколько месяцев.
— Конечно, она была не в том состоянии, чтобы…
— Между прочим, — оживился Бен, — я все думаю, обоснован ли запрет на половые сношения во время беременности. Сдается мне, скоро окажется, что это очередное заблуждение, подобно тому, как в тридцатые годы на полном серьезе называли антисанитарией кормление грудью. Я заставлял Айрин кормить детей грудью, и она мне только спасибо сказала.
— Ты — замечательный муж, Бен, — похвалил его Пайт. — Теперь ты заставляешь ее работать — представляю, какие благодарности ты от нее выслушиваешь!
Би положила дрожащую руку Пайту на плечо.
— Не надо смеяться над Беном из-за того, что сам смущен. Мы никому не расскажем, что видели твой прыжок. Только Роджеру и Айрин.
— А мне кому рассказать, что я видел, как вы с Беном любезничаете?
— Кому-нибудь одному, — ответила Би. — Таковы правила. Только не Анджеле: она поделится с Фредди, а он разболтает всем. Как я замерзла!
В дом они вернулись втроем. Дорис Дэй пела «Лунную пыль», Анджела спускалась из ванной.
— Где вы все были?
— Бен утверждал, что одна из звезд — его изделие, — объяснил Пайт. — Но так и не сумел ее отыскать.
— Конечно, разве найдешь звезду под деревом? То-то я удивлялась, кто там бормочет! Я слышала из ванной голоса.
Она переливалась, как канделябр, освещающий лестницу. Благополучно пережив неприятность, Пайт вспомнил неприятный намек Би, будто Анджела делится всем с Фредди Торном. Ему хотелось спросить у жены, правда ли это, но вместо этого он спросил:
— Сколько ты выпила?
— Сколько нужно, — ответила она, осторожно спускаясь. Раздвинув руками невидимый занавес, она прошмыгнула мимо Пайта.
Он поспешил дальше. У него накопились вопросы ко всем женщинам. Во рту остался вкус женского молока. Фокси он нашел в кухне: она беседовала с Джанет. Та отвернулась, давая любовникам пообщаться.
— Все в порядке? — спросил он хрипло.
— Конечно, — ответила она шепотом.
— Мне показалось, или ты улыбалась мне сверху?
Она оглянулась, чтобы убедиться, что их не подслушивают.
— Это была настоящая комедия без звука! Я хотела сказать, чтобы ты не валял дурака, что так и убиться недолго, но вовремя вспомнила, что мы должны держать рот на замке, к тому же тебе приспичило прыгнуть.
— Приспичило? Я чуть не умер от страха. Теперь у меня болит правое колено.
— Ты испугался Анджелы. Почему? Подумаешь, муж заперся в туалете с другой женщиной! Это еще не конец света. Можно было бы сказать, что ты помогаешь мне достать соринку из глаза.
Пайт решил не скрывать гнев, хотя не имел права всерьез гневаться.
— Твой смех — вот что меня поразило. Наша любовь под угрозой, а тебе смешно!
— В последний момент я хотела поймать тебя за руку, но было поздно. Ее улыбка стала вдруг искусственной, зловещей. — Хватит болтать! На нас нехорошо смотрит Фредди Торн. А вот и Литтл-Гарольд.
Гарольд со вставшими дыбом остатками волос яростно продолжил разговор, начатый раньше неизвестно с кем:
— Если бы я верил во всемогущего Господа Иисуса, то сказал бы: это кара за то, что мы позволили распять самого нашего верного союзника в Юго-Восточной Азии, дабы потрафить нашим гомикам-левым. La gauche efflminee.
— Гарольд, — взмолилась Фокси по-матерински заботливо, — не говори так! Ты повторяешь чужие слова. Ты что, кардинал Ришелье? Думаешь, нам нравится, когда ты загребаешь так сильно вправо? Нет, ты для нас и такой хорош. Правда, Пайт?
— Послушай, Гарольд, — сказал Пайт, — тебе не приходило в голову сделать молодой вдовушке предложение? Вы с мадам Нгу составили бы очаровательную пару. У вас обоих очень экспрессивная манера выражаться.
— И оба владеете французским, — напомнила Фокси.
— Главная беда этой хреновой страны, — ответил Гарольд, почему-то польщенный их издевкой, — в том, что здесь не получается быть респектабельным нелибералом.
— А ты поучись у меня, — посоветовал Пайт. — Я — не либерал. Или твои достойные собратья-брокеры: надувают бедных, жульничают в пользу богатых. Что же в этом либерального?
— Они идиоты. Хочешь по-французски? Idiots. Ты застрял в нашем пасторальном раю и не представляешь, что это за кретины. Для них действительно важно, в чем ездить — в «бьюике» или в «кадиллаке».
— Не могу поверить в такой кошмар! — отозвался Пайт и, завидев Кэрол, застывшую в одиночестве, поспешил к ней.
— О чем ты беседовала с этим болваном Фредди Торном?
— Не знаю. Но я тебе вот что скажу, Пайт Хейнема: он — единственный, кто нас не бросил, когда все вы воротили от нас с Эдди нос из-за бедняжки Айрин. Хороша бедняжка! Видал, как она сразу потащила Эдди в кухню?
— Красавица! Давай лучше потанцуем.
Дорис Дэй пела «Под покровом синевы». Спина Кэрол под его рукой была вызывающе голой, костлявой, гибкой, заставляла представлять, как крепко он мог бы обнять ее в постели обеими своими волосатыми руками. Он цеплял большим пальцем край ее лопатки, ладонь мокла на ее выпирающих позвонках, кончики пальцев нащупывали тонкий жирок на боках. Кэрол легко растеклась по нему, как бы предлагая слияние. Женские тела — как головоломки. Женщины сами решают, куда ставить кусочки. Пайт не сомневался, что Кэрол специально трется об его член, показывает ему грудь, дышит прямо ему в ухо. Потом музыка стихла, и она отодвинулась, нахмурилась, вздохнула.
— Какой же ты мерзавец! — сказала она и ушла, голая от затылка до пояса. Русалка. Обмылок, выскользнувший из рук.
Мерзавец… Когда ему, поздно вернувшемуся в колледж со свидания — с пересохшим ртом, мокрой ширинкой и пахнущими женщиной пальцами, — сообщили, что его родители попали в аварию, он подумал: если бы он оказался с ними в Гранд-Рапидз, неважно, зачем, то это как-то повлияло бы на ход событий, сохранило бы матери и отцу жизнь. Точно так же он почувствовал себя виноватым в смерти Кеннеди, когда в тишине, наступившей после выключения циклевочной машины, Яжински рассказал ему о случившемся.
К нему подплыла Айрин Солц со слезами в глазах, отражающими свет свечей.
— Ты счастлива, Айрин? — спросил он.
— Я его по-прежнему люблю, если ты это имеешь в виду, — ответила она.
— Ты хочешь, чтобы над тобой смеялись. Совсем как я. Ты да я прирожденные козлы отпущения.
Фредди, сопровождаемый Джорджиной и Анджелой, торжественно принес из кухни окорок — горячий, жирный, переливающийся, приправленный гвоздикой. Следом за троицей вошла Би Герин с забранными в узел линялыми волосами — она несла огромное блюдо с салатом, нарезанными огурцами, авокадо, помидорами, петрушкой, зубчиками чеснока, цикорием. Гости дружно застонали. Фредди принялся зловеще точить кривой нож. Фрэнк Эпплби не смог удержаться от цитаты: