Когда же Рис снова повернулся к ней, оказалось, что она уже успела поднять юбки — ровно настолько, чтобы он увидел ее подвязки и молочно-белую кожу над ними. И тут ему вдруг почему-то захотелось укусить ее.
— Поспеши, — прошептала она, прислоняясь к стене и выпячивая бедра.
Он высвободил свою плоть и испытал мгновенный холод ночного воздуха, прежде чем найти ее жар. Приподняв бедра Мерри, он вонзился в ее лоно. И вонзался снова и снова, все глубже и глубже. Он двигался все быстрее, двигался яростно и неистово, вознамерившись пронзить ее так глубоко, как только мог. И все же это не могло сравниться с тем, как безоговорочно она овладела им.
— Больше! — прорычал он. — Прими меня всего!
А Мередит словно обезумела. Ее зубы царапали его шею, когда она сдерживала крик экстаза. Ее скрытые мышцы судорожно сжались, затрудняя ему проход и одновременно давая невыразимое наслаждение. И он продолжал пробиваться вперед — сквозь восхитительное сопротивление. Когда же наконец дошел до конца, прохрипел:
— О Боже, как хорошо…
— Стой! — воскликнула вдруг Мерри. — Кто-то идет…
Рис замер. И услышал чьи-то легкие шаги. Шаги становились все громче.
Рис втиснул любовницу в самый дальний угол ниши и загородил своим телом, надеясь, что в своей темной одежде, да еще и в темноте, он останется незамеченным.
Их совместное дыхание глухим ревом отдавалось у него в ушах. Но сейчас он мог только стоять неподвижно и молиться, чтобы их не услышали, не заметили.
Когда же шаги наконец стихли, Рис хрипло застонал, отстранился и снова вошел в Мерри.
— Господи милостивый! — пробормотал он со стоном.
Вынужденная задержка обострила все его ощущения. И не просто обострила — умножила. Он ускорил темп, самозабвенно лаская любовницу.
Хриплый крик вырвался из его груди, когда наслаждение взорвалось в нем, на миг ослепив и лишив мыслей.
Он припал к груди Мередит, пригвоздив ее к стене. Истинная, чистейшая радость пела в его душе. Пела в каждой клеточке его тела. И на один благословенный миг он познал чистое наслаждение.
— Мерри, я…
Но слов он не нашел. Просто стоял, уткнувшись лицом в ее волосы, ожидая, что она скажет ему, как быть дальше. Будь он проклят, если хоть что-то понимал!
— Попроси меня… — Мередит судорожно сглотнула, и он по голосу понял, что она улыбалась. — Я не верю в судьбу или рок… и вообще ни во что, кроме того, что связывает нас прямо здесь, прямо сейчас. А теперь попроси выйти за тебя замуж.
О Господи! Рис глубоко вдохнул ее жасминовый аромат. На языке же остался нектар ее губ. И он так легко может получить все это?
— Да. И попрошу. — Он откашлялся и отстранился, чтобы смотреть ей в глаза. — Но сначала я должен кое-что тебе рассказать.
— Тебе нужно что-то мне сказать? — Мередит ощутила, как ее губы расплываются в глупой улыбке.
— Да, нужно.
«Пожалуйста, — подумала она, — пожалуйста, пусть это будет „я тебя люблю“». А потом она, как Эхо, повторит его слова. Не один раз, а тысячу. О, пусть он скажет: «Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я всегда тебя любил. Я буду любить тебя всегда и буду обнимать тебя так крепко, что ты забудешь свою боль, милая. С этого момента ты будешь знать только одно блаженство».
Но молчание Риса длилось, и улыбка Мередит померкла.
— Так ты собираешься сказать мне эти три слова? — спросила она.
— О, намного больше, Мерри. — Его взгляд стал серьезным. И встревоженным. Похоже, он совершенно не понял ее. Что ж, это даже к лучшему.
— Вот как?.. — Она вдруг почувствовала, как острый камень впивается ей в лопатку. — В таком случае… Я могу опустить юбки?
— Да, разумеется. Прости.
Он вышел из нее и стал поспешно застегивать брюки. Галстук у него так помялся, что завязать его было невозможно. Рис сорвал его с шеи и сунул в карман, где уже лежал их последний апельсин. И Мередит вдруг с грустной уверенностью почувствовала, что его они не съедят.
Она расправила юбки и тихо сказала:
— Пойдем. Так будет легче разговаривать.
Он взял ее за руку и вывел из тени. Улица была пустынна, и они спокойно пошли по самому центру города. То был парад двоих. А ее сердце являлось полковым барабаном.
— После того, что ты сказала мне раньше, Мерри… — Рис вздохнул. — Полагаю, ты знала моего отца, и я… Словом, мы не ладили.
Не ладили? Какое чудовищное преуменьшение! Она едва сдержала истерический смех.
— Да, знаю, Рис. Он избивал тебя. Постоянно. И жестоко.
Мередит не собиралась осторожно подбирать слова. Решила, что будет говорить напрямик. Если Рис хотел потолковать об этом, значит, так и будет. Слишком долго он держал это в себе.
— До того последнего лета, — тихо добавила она. — Что остановило его?
— Я вырос. И когда приехал из Итона, был на четыре дюйма выше отца и на два стоуна тяжелее, чем перед отъездом.
— Да, я помню.
Он искоса взглянул на нее, словно удивляясь, что она заметила подобные детали.
А Мерри пожала плечами. Как же она могла не заметить?
— В то лето, вернувшись в Нетермур, я впервые оказался выше отца. Я был моложе и, конечно, здоровее. Мы оба знали, что я смогу победить его в честной борьбе. Поэтому когда в следующий раз он приказал мне убираться в подвал… Я просто выпрямился и сказал. «Больше никогда». И на том все закончилось.
Мередит сжала его руку.
— Ты вел себя очень храбро.
— Не храбро, а глупо. Отец был взбешен, и его ярость не находила выхода. Как-то вечером, несколько недель спустя, я вернулся с прогулки верхом и нашел его в конюшне. Он впал в исступление, избивая кобылу по причине, известной одному лишь дьяволу. Конюхи не могли его остановить. А твоего отца в конюшне не было.
Мередит насторожилась.
Заметив это, он добавил:
— Полагаю, ты знаешь, к чему я клоню.
Она кивнула, ей все больше становилось не по себе.
— Я схватился с ним, — продолжал Рис. — И в драке уронил лампу в солому. Так начался тот пожар.
«О нет! Нет, нет, нет!» — воскликнула она мысленно. Худшие ее опасения подтверждались.
Остановившись, она повернулась к Рису. Широко раскрытые глаза горели от непролитых слез. И ей ужасно хотелось сделать вид, что этого разговора не было.
— Но… — сорвалось с ее дрожащих губ.
— Да. — Он тяжело вздохнул. — Ты знаешь, что случилось потом. Лошади… большинство погибло. Ужасная мучительная смерть. Твой отец остался калекой. Сгорел и дом, что ввергло деревню в нищету. И за четырнадцать лет не было дня, чтобы я не вспоминал о той ночи. Видел во снах кошмары. И желал, чтобы вместо всего этого погиб один я.