«Да, здорово, очень красивая!» – подтвердили оба лицемера и засобирались.
Не так уж много времени, всего несколько лет, оставалось до того момента, когда мы готовы будем отдать что угодно за возможность ещё раз полистать этот альбом – хоть что-нибудь вычитать из выгорающей светотени, из того слепого пятна.
Свою восторженную угрозу: «Вот увидишь!» Арсений выполнил с избытком, я увидел больше, чем ожидал. Хотя, по большому счёту, некоторые главные, опорные вещи спокойно позволяют себя разглядеть и постичь с любого расстояния, безо всяких путешествий. Но иногда ценой физической близости к самоочевидному открываешь персональные Америки, сулящие не меньше наград и сокровищ, чем колумбовский Новый Свет.
Надоевшие с детства колонны, без которых не обходились ни один захолустный дом культуры, ни одна уважающая себя контора, вдруг обнаруживали природные, древесные повадки. Архаичная, грубо обструганная опора иногда на свой страх и риск оживала и пускала корни. Колонна из мрамора тоже вырастала, как дерево, старательно подражала ему. Кронакапитель, не торопясь, набирала лиственную силу – от скудости и строгости дорического ордера до кудрявости и пышности коринфского. Ствол, казалось бы, устремлённый вверх, на самом деле никуда не хочет уходить от земли: он достигает фриза или фронтона, где изображены истории из жизни богов, и как бы заземляет их, накрепко связывая с подножьем, глинистым и травяным. Жизнеспособность этих колоннад, разросшихся классическими рощами и лесами по всему миру, по обе стороны океана, просто поражает.
Мы сели на пригретый серый камень фундамента у входа в жилище, построенное двадцать пять веков назад, и прикончили бутылку чёрной изабеллы. Погибшая в давильне виноградная лоза, вмешиваясь в кровь, дивным образом вставала и распрямлялась.
Эта южная курортная земля была никаким не курортом, даже не югом, а диким, опасным севером для тех, кто отважился плыть на парусных скорлупках и вёсельных щепках из родной Эгейской синевы через Пропонтиду и Понт Аксинский навстречу варварской мальчиковой злобе тавров и скифов.
По главной улице города можно было выйти на маленькую храмовую площадь, и уже только ради этого стоило сюда приезжать. Потому что здесь я увидел самое простое и самое потрясающее – неба, земли и моря было поровну. Не считая дотошных ревнивых богов, мраморного и глиняного искусства, альф и омег, эти люди привезли в Тавриду их главную тайну: драгоценную целокупность взгляда, умение удержать мироздание на весу, не уронив и не унизив ни одну из его частей. Это особенно понятно в контрасте с готикой, обезумевшей от вертикали: арки и стрельчатые окна, башни и шпили, как подорванные, кидаются в небеса, подальше от грязной земли, от средневековых улочек-лоханей.
Свой таинственный осенний уход из дома ахейские жёны начинали готовить заранее, за несколько месяцев. Они запрятывали отборные куски сырой свинины в специальные рукотворные отверстия, которые называли гнойниками: в углублениях скал, пещерах или ещё где-нибудь.
В первые сутки ритуального действа некоторые женщины (после обязательного трёхдневного воздержания от физической близости с мужьями) вынимали из тайников сгнившие свиные останки, чтобы разрубить, перемолоть и смешать их с семенами, а потом разбросать эту зловонную кулинарию в местах будущих посевов. Так они ублажали прихотливую Деметру и, возможно, дополняли хоть каким-то практическим смыслом сумасшествие двух последующих суток.
Впрочем, во второй день, если верить официальным версиям, участницы действа являли собой образцы скромности, соблюдали жесточайший пост, то есть не брали в рот вообще ни крошки, и совершали восхождение на священную лесистую гору – один из хребтов Пинда, Парнаса или на склоны Киферона. Где бы то ни было, забирались они довольно высоко: тамошние вершины достигали полутора – двух с половиной тысяч метров.
Хорошо, допустим, так и оно было, постились и восходили. Хотя уже здесь могут вкрадываться сомнения в достоверности процедуры.
Но самым густым, приторно сладким туманом укутаны события третьих суток. Гладко причёсанные хрестоматийные источники пичкают нас одной и той же сиропной байкой с типовыми иллюстрациями. Ты обязан вообразить, как растрёпанные босоногие тётки (они же менады и вакханки) в пятнистых оленьих шкурах на плечах, в подпоясанных туниках, размахивая длинными тирсами [16] и факелами, то носятся с радостными криками по горам и лугам, то предаются бешеным танцам в честь бога Диониса. Эту возвышенную придурь следовало воспринимать снисходительно: дескать, поскачут немного и успокоятся! Ну да, необузданные, чересчур похотливые, такие вот античные «эмансипе». Но зато как зрелищно, а главное – всё во имя божества.
И можно было бы, в конце концов, поверить этой глуповатой нарядной картинке и с лёгким сердцем забыть о ней, если бы не одно пугающее обстоятельство. Подозрительно часто в легендах и мифах упоминаются самые разные персонажи, которые умерли не своей смертью, а были убиты менадами. Сохранились истории, имеющие странно похожие финалы. Примерно в таком духе: «Был растерзан вакханками». Или: «Исступлённые менады разорвали его на куски». И даже так: «Принесла голову, насаженную на тирс…» Фигуранты мужского и женского пола в любом возрасте и статусе несли одинаково тяжкое наказание за непочтение к Дионису или просто за нежелание участвовать в тайных вакханалиях. Ну как тут можно было не растерзать?
Есть и вовсе запутанные случаи, но тоже с кошмарным концом. Вот один из самых криминальных примеров. Около сорока веков назад в Беотии (Средняя Греция), в городе Орхомене властителем был некто Миний, [17] имевший трёх взрослых дочерей. Эти женщины, Арсиппа, Левкиппа и Алкифоя, по общему мнению, отличались чрезмерным трудолюбием. И в те дни, когда порядочные горожанки с горящими глазами отправлялись бегать по горам и бесноваться, три дамы не трогались с места, поскольку не считали нужным бросать свои прялки и привычные домашние дела. Само собой разумеется, дочерей Миния осуждали, осыпали упрёками и даже угрозами. Последующие события утопают в откровенно фантастических подробностях, которые, скорей всего, понадобились для того, чтобы замести следы. Я имею в виду способы воздействия на непокорных.
Финал таков, что его даже трудно представить. Маленький ребёнок, сын одной из сестёр, был разорван и съеден живьём. Причём молва напирала на то, что ополоумевшие (по воле бога) сёстры сделали это сами – миролюбиво, по-родственному бросили на пол камешки двух цветов и сразу же выбрали, кого из детей они сегодня сожрут.
Мотивировка случившегося была простой, как те камешки: «…Пришло время, когда боговдохновенное неистовство овладело и царскими дочерьми. У них возникло неотразимое желание вкусить человеческого мяса. Кому из трёх царевен предстояло отдать на съедение своего ребёнка, решал жребий: он выпал Левкиппе, и та отдала на растерзание своего сына Гиппазия». [18] Участие в этом мероприятии весёлого мстительного Диониса не должно сбивать с толку. Известно, что древний грек не допускал ни единого чиха без ведома и участия специализированных божеств. На них впоследствии не стыдно и не страшно было списать всё что угодно.