Джаспер сидел рядом с ними, молчал и нервно теребил сборник гимнов.
Когда в церкви появилась известная фигура из кабинета министров, по залу прокатился гул. Смерть Шеридана стала шокирующим событием, и фигура представляла премьер-министра. Если правительство Ее Величества и подчиненная ей полиция не могли раскрыть преступление и арестовать преступника, в их силах было хотя бы оказать полагающиеся почести погибшему.
Появление Мики Драммонда было встречено абсолютно спокойно. Он сел на последнюю скамью и стал наблюдать, хотя не рассчитывал, что удастся узнать нечто полезное. Ни Шарлотта, ни Веспасия не заметили Питта, который стоял у самой двери и напоминал швейцара. У его ног натекла лужица воды.
Среди депутатов Шарлотта разглядела насмешливое лицо Сомерсета Карлайла. Она на мгновение встретилась с ним взглядом, прежде чем он увидел Веспасию и поклонился ей.
Затем прибыли Карфаксы. Джеймс, весь в черном, но чрезвычайно элегантный, был бледнее, чем обычно, его голова была опущена, он не обводил взглядом присутствующих — очевидно, утратил уверенность в своей неотразимости, и от его непринужденности не осталось и следа. Хелен держала его под руку. На ее лице отражалось полнейшее умиротворение, что добавляло величия ее облику. Она высвободила руку и с полным самообладанием опустилась на скамью справа от Шарлотты.
Последней прибыла леди Мэри. Выглядела она царственно. На ней было ультрамодное платье с присборенными рукавами из темно-серой с синим отливом ткани, расшитое черными ирисами и отделанное бисером по вырезу и по груди. На ее голове красовалась черная шляпка, эффектно заломленная набок. Казалось, достаточно легкого ветерка, и ее шляпка свалится. Поравнявшись с Шарлоттой, она окинула быстрым взглядом весь ряд, увидела роскошную шляпку и изящное платье Зенобии и застыла как вкопанная. Ее затянутая в черную перчатку рука судорожно сжала рукоятку зонтика, лицо залила мертвенная бледность.
Кто-то позади нее пробормотал: «Прошу прощения, миледи», и леди Мэри поняла, что загораживает проход. Дрожа от ярости, она двинулась дальше.
Зенобия принялась рыться в своем ридикюле в поисках носового платка, но так и не нашла его. Веспасия, которая наблюдала эту сцену, с улыбкой протянула ей свой, и мисс Ганн быстро прижала его ко рту, чтобы заглушить рвущийся наружу кашель — а может, и смех.
Органист наигрывал нечто печальное в минорном ключе. Наконец появилась вдова, вся в черном, с вуалью на лице, за ней шли дети, маленькие и несчастные. Их сопровождала гувернантка.
Началась церемония, порядок которой был всем хорошо известен: музыка, произносимые нараспев молитвы и ответствия, сопровождаемые монотонным, бесстрастным голосом викария. Обряд признавал скорбь и возводил ее в величественный и официальный статус. Шарлотта обращала мало внимания на слова и на последовательность гимнов, она тайком наблюдала за Карфаксами.
Леди Мэри сидела, уставившись перед собой, и ни разу даже не покосилась влево, на Зенобию. Если бы у нее была возможность, она обязательно сняла бы шляпку, но в церкви такие вещи не допускались. А если бы она попыталась сдвинуть ее под другим углом, это тут же привлекло бы к ней внимание, и тогда все поняли бы, в чем дело.
Сидевший рядом с ней Джеймс покорно выполнял все положенные действия: вставал, опускался на колени, склонял голову в молитве, садился на скамью, с серьезным видом смотрел на викария. Однако его вытянутое лицо и напряжение, сквозившее в каждом движении, объяснялись отнюдь не скорбью. Ничто не указывало на то, что Джеймс был знаком с Катбертом Шериданом, а несколько дней назад, по словам Зенобии, он пребывал в отличном расположении духа, хотя и демонстрировал нужную долю печали, как того требовал траур по тестю. Как рассказывала Зенобия, Карфакс буквально излучал самоуверенность, своеобразную убежденность, что впереди его ждут сплошные удовольствия.
Шарлотта механически пела гимн, но в мыслях была далека от произносимых слов. Ее вниманием все сильнее завладевал Джеймс Карфакс. Он как бы растерял свой шарм; создавалось впечатление, что за последние дни он и в самом деле понес тяжелейшую утрату.
Викарий приступил к надгробной речи. Томас наверняка бы послушал ее в надежде, что прозвучит что-нибудь полезное для расследования. Однако Шарлотта на это не рассчитывала и переключила внимание на Хелен Карфакс.
Голос викария то поднимался, то опускался и затихал в конце каждого предложения. Как ни странно, но такая манера делала его речь абсолютно неискренней и лишенной всяческих чувств. Однако так было принято, считалось, что таким образом между теми, кто пришел на панихиду, устанавливается некая близость, которая, как полагала Шарлотта, призвана поднять дух пришедших за утешением.
Хелен сидела прямо, расправив плечи, и со всем вниманием отдавалась службе. Вместо отчаяния и беспокойства, о которых рассказывали Зенобия и Томас, в ней чувствовалась уверенность. Разглядывая ее — рука в перчатке, держащая книгу, бледный профиль, едва заметно шевелящиеся губы, — Шарлотта пришла к выводу, что Хелен испытывает облегчение, и это чувство вызвано в ней не тем, что ее страхи рассеялись или превратились в неясную тень, а тем, что она приняла какое-то важное решение. А еще Шарлотта поняла, что все поведение Хелен свидетельствует о зародившейся в ней отваге, а не радости.
Неужели Хелен убедилась в том, что ее муж не причастен к смерти ее отца? Или она страдала лишь от сознания, что муж не любит ее с той глубиной и самоотверженностью, о которых она мечтала, а потом поняла, что он просто не способен на такое? И сейчас, взглянув правде в глаза, успокоилась, осознала, что слабость в нем, а не в ней, и оставила попытки, пагубно влиявшие на ее самооценку и достоинство, добиться от него любви? Кажется, она излечилась и обрела целостность внутри себя.
Трижды за время службы Шарлотта видела, как Джеймс заговаривал с ней, и каждый раз она вежливо, шепотом отвечала ему, и когда она поворачивалась к нему, на ее лице отражалась не любовь, а терпение, как у матери, которая спокойно реагирует на неугомонного ребенка, понимая, что такое поведение присуще его возрасту. Муж и жена поменялись ролями, и теперь удивление и замешательство испытывал Джеймс. Он привык, что жена бегает за ним, и произошедшие перемены его совсем не радовали.
Шарлотта улыбнулась и с нежностью подумала о Томасе, стоящем у двери в мокром пальто и наблюдающем за присутствующими. Мысленно она стояла рядом с ним и держала его за руку.
После последнего гимна и финального «аминь!» все встали и потянулись к выходу. За гробом на кладбище последовали только вдова и некоторые из приглашенных.
Это было удручающее зрелище; без музыки, без торжественной атмосферы панихиды, без слов о воскрешении, оно напоминало отлив, уносящий бренные останки.
Там, где предстояло опустить гроб в холодную весеннюю землю, могли проявиться чистые эмоции, выражение лица или жест могли выдать те чувства, которые управляли сердцами под черным шелком и бомбазином, баратеей и тонким сукном.
Опять выглянуло солнце, заливая своим живительным светом каменные стены церкви и плотную траву, росшую вокруг надгробий с выбитыми на них именами. Интересно, спросила себя Шарлотта, все эти люди умерли своей смертью или кто-то из них был убит? Вряд ли об этом написали бы в эпитафии.