Шарлотта вернулась домой с ощущением полнейшей неудачи. Визит к Партенопе Шеридан ничего не дал. Она вела себя так, как и предполагала Шарлотта: еще не оправилась от глубокого шока, тяжело переживала утрату и мучилась от чувства вины из-за того, что близкий человек ушел, а она так и не успела сказать ему о своей любви, залечить давние раны и попросить прощения за недопонимание, за раздражение по поводу всяких мелочей и за недовольство без всякого повода.
Шарлотта даже не смогла определить, скрывается ли за этими эмоциями что-то еще — ревность, алчность, раскаяние в измене. До Шарлотты не доходили никакие слухи о том, что у Партенопы есть любовник, а во время визита она не увидела ничего, что подтолкнуло бы ее к верному направлению расследования. И даже не смогла сформулировать вопросы, которые следовало бы задать вдове.
В тот день единственным успехом было то, что Зенобия убедилась в невиновности Хелен Карфакс, пусть и косвенным образом. Джеймс Карфакс оставался в числе подозреваемых, хотя мисс Ганн не верила в то, что у него хватило бы духу самолично совершить преступления — или влияния и умения, чтобы найти кого-то, кто оказал бы ему такую услугу. И Шарлотта, и Веспасия были склонны согласиться с нею.
Шарлотта поделилась с ними своим впечатлением о Флоренс Айвори, рассказала, как в ней вспыхнула жалость к этой несчастной женщине, пострадавшей от вопиющей несправедливости, как ей нечего было возразить на ее гневные обвинения. Она, хоть и с неохотой, вынуждена была признать, что не отказывается от мысли о виновности Флоренс, и добавила, что им надо быть готовыми к тому, что это окажется правдой, так как ничего, что могло бы опровергнуть это подозрение, ей найти не удалось.
Ей в голову приходили разные идеи — страшные, наводящие ужас. Она вполне допускала, что холодная ненависть способна подвигнуть человека не только на то, чтобы замыслить смерть знакомого или близкого, но и развратить душу другого человека, подтолкнуть его к убийству и взвалить на него все тяготы, связанные с расследованием и угрызениями совести. Возможно ли, чтобы все мотивы были личными, но изолированными друг от друга и чтобы единственной связью между ними служило тайное стремление удовлетворить чьи-то потребности? Мысль была чудовищной, но и сами убийства были чудовищными, и между ними отсутствовала какая-то связь, за исключением одного: все убитые были депутатами парламента — правда, в числе еще шестисот таких же депутатов, — и все ходили домой пешком через Вестминстерский мост.
Неужели Флоренс Айвори настолько сильно повредилась в рассудке, что пошла на убийство и продолжала убивать после того, как разделалась с Этериджем? Неужели ее мало заботила собственная жизнь? Шарлотта пыталась найти ответ, но тщетно.
Она раздала указания Грейси и миссис Фелпс, которая приходила дважды в неделю и выполняла тяжелую работу, а сама занялась глажкой. Водя тяжелым утюгом по льняной простыне, а потом ожидая, когда он нагреется на плите, Шарлотта перебирала в памяти все, что удалось выяснить тете Веспасии и Зенобии Ганн и что рассказал ей Питт, однако ни к какому конкретному выводу не приходила. В голове у нее царила полнейшая неразбериха, надежда то вспыхивала, то угасала. Если не Флоренс, то кто?
Связана ли давняя и глубокая неприязнь Барклая Гамильтона к своей мачехе со смертью его отца? Что ему известно? Подозревает ли он кого-то? Мысль о причастности Барклая не доставляла ей удовольствия, потому что ей нравились оба — и мачеха, и пасынок; только она не могла уяснить, как их взаимная антипатия могла вдохновить кого-то на убийство. И что за мотивы двигали убийцей — политические или деловые? Томас тоже не мог дать ответы на эти вопросы.
Джеймс или Хелен Карфакс? Нобби Ганн считает, что не они, и ее суждение кажется обоснованным. Если их расследование к чему-то приведет — что с каждым часом выглядит все более сомнительным и вызывает у Шарлотты все большую неуверенность в своих силах, — тогда будет ясно, что их оценка характеров, понимание женской натуры, хорошее знание общества, то есть все то, что не смогла заполучить полиция, было правильным. Они создали для себя возможность понаблюдать за подозреваемыми в естественной обстановке и завоевать их доверие. Если они сведут на нет свои преимущества перед полицией, тогда у них уже ничего не останется.
А Катберт Шеридан? Ведь они ничего не знают о нем, кроме того, что у него, по всей видимости, абсолютно обычная семья, у которой не было повода желать ему смерти. Его вдова принадлежит к тем женщинам, которые открыли для себя новые устремления и впервые в жизни обнаружили независимые суждения. Возможно, они ссорились, но никто не стал бы нанимать головореза, чтобы прикончить мужа за то, что он не одобряет вновь обретенные политические взгляды жены, даже если он прямо возражает против ее деятельности. А свидетельств того, что Катберт Шеридан возражал, вроде бы нет, не так ли?
Томас пытается побольше разузнать о политической, деловой и частной жизни Катберта Шеридана. Но что объединяет его с двумя другими убитыми? У Шарлотты не было никаких предположений на этот счет.
Ее размышления прервало появление почтальона, который принес счета от мясника и угольщика и длинное письмо от Эмили. Счета были на чуть меньшую сумму, чем ожидала Шарлотта, и это обрадовало ее. Цена за фунт баранины оказалась на три полупенсовика ниже, чем та, которую она закладывала в домашний бюджет.
Она положила счета на кухонный стол и распечатала письмо сестры:
Флоренция, суббота
Моя дорогая Шарлотта,
До чего же это восхитительный город! Дворцы с красивейшими названиями, статуи повсюду; я стою посреди улицы и таращусь на это удивительное великолепие, а пешеходы налетают на меня, и я кажусь себе ужасно глупой, но мне безразлично. Думаю, Джек иногда делает вид, будто я не с ним.
А какие здесь люди! Я всегда считала, что лица, которые писал Да Винчи, существовали только в его воображении или, возможно, принадлежали членам одной семьи и он все писал их и писал. Но ты представляешь, Шарлотта, здесь люди выглядят именно так, как на картинах! Вчера я видела, как на piazza стояла самая настоящая «Мадонна в гроте» и кормила птиц, а ее ждал экипаж, и лакей от нетерпения притопывал ногой. Мне кажется, она надеялась хоть одним глазком взглянуть на своего возлюбленного; возможно, ждала, когда по мосту пройдет Данте? Знаю, что сейчас другой век, — но что из этого? Меня не покидает ощущение, что чудесные поэтические мечты стали явью.
А еще я думала, что золотистый свет над горами в картинах эпохи Возрождения — это смесь выдумки художника и старого лака. Вот и нет: воздух здесь действительно другой, в его цвете есть теплые тона, все — небо, камни и даже деревья — подкрашено золотом. И здесь совсем не так, как в Венеции, где все очертания пребывают в движении, но тоже очень красиво.
Из всех статуй мне больше всего нравится святой Георгий Донателло. Он не очень крупный, но такой молодой! У него в лице так много надежды и отваги, как будто он заново увидел Господа и преисполнился решимости, не имея представления о том, как долга и ужасна будет эта борьба, искоренить все зло мира, чтобы найти путь назад, сразить драконов эгоизма и скудости души, вычистить головы людей от темных мыслей. У меня болит за него сердце, потому что в его юности я вижу Эдварда и Дэниела. И в то же время он вдохновляет меня своей отвагой. Я стою возле Барджелло, и у меня по щекам струятся слезы. Джек считает, что я становлюсь эксцентричной или что я перегрелась на солнце, но мне кажется, что здесь я нашла саму себя.