— Я спрашивала не из любопытства, — продолжала она. — Я уже знаю ответ. Просто мне хотелось услышать это от тебя.
Бук никак не мог понять, почему у него до сих пор есть служебный автомобиль. Но когда он вышел из дома Плоуга, машина ждала его у входа. На заднем сиденье сидела Карина, сердито сжав губы.
— Может, лучше взять такси? — спросил он, приоткрыв дверцу.
— Зачем?
Она была не в настроении, поэтому свой ответ Бук озвучить не решился. Да потому, что эта машина принадлежит им, как и все остальное, лишь подумал он. В салоне могут стоять жучки, которые передадут каждое его слово убеленному сединами отцу нации, прямиком в его кабинет, когда-то принадлежавший королю, над манежем для выездки, по которому гоняют лошадей, круг за кругом. Как гоняют его самого. По замкнутому кругу.
— Садитесь же, — сказала она.
Бук сел и минут десять сидел молча — думал, пока они двигались в плотном потоке к центру города. Потом передал Карине свой разговор с Плоугом.
— Это невозможно! — воскликнула она, садясь вполоборота к нему. — Вы же знаете Плоуга. Он не стал бы раскрывать кому-то секретную информацию, это противно всей его натуре! Кроме того…
— Он это сделал, Карина.
— Мы с ним работали бок о бок, день за днем.
— Он это сделал! — повторил Бук. — И сам мне рассказал!
Современная жилая застройка осталась позади. Они приехали в центр, кругом мигали огни, раздавался шум веселой толпы прохожих. Приближался серый остров Слотсхольмен, где Абсалон когда-то построил свою крепость и создал город, названный Копенгагеном.
— Думаю, он даже гордится этим.
— Но зачем?
Вопрос был логичным, Бук не мог не признать этого.
— Потому что он мог думать только о мести. Он решил, что виноват Россинг, но никак не Грю-Эриксен. Только не наш великий старик.
Она взвыла от отчаяния и злости на Плоуга, но все еще сопротивлялась фактам:
— Он же не идиот, Томас! Он должен был видеть, что все указывает на премьер-министра.
— Нет, этого он не видит. — Бук был так мрачен, что Карина притихла. — И даже если бы видел, то промолчал. Плоуг — часть системы. Она взрастила его, сделала тем, кто он есть. Ни при каких условиях он не захочет разрушить ее… — Он помолчал и потом добавил, глядя ей в глаза: — Мы же боролись не с Россингом. И не с Грю-Эриксеном. И уж точно не с Плоугом. Мы боролись…
Слотсхольмен. Он уже заполнял собой все лобовое стекло своими дворцами, министерствами и парламентом, домами чиновников, садиком с памятником Кьеркегору.
— Мы боролись с этим, — сказал Бук, указывая на серый пейзаж, проплывающий перед ними. — Плоуг считает, что он поступил правильно. Он хранил верность — сначала системе. А потом сыну. — Он глянул на нее вопросительно. — А мы с вами?
Бук думал о том, что эта умная, целеустремленная молодая женщина может быть для него опасной. Уже несколько дней он ловил себя на том, что больше не общается со своей женой с прежней легкостью, последнее время каждый их разговор был натянутым и оставлял неприятный осадок. Когда же он смотрел на Карину, то против воли вспоминал о ее отношениях с Монбергом и задумывался, а что, если…
— Томас, — медленно произнесла она, подбирая слова. — Мы знаем наверняка, что премьер-министр был вовлечен в сговор, в результате которого погибли люди.
— Верно, — согласился он.
Длинный черный автомобиль подъехал к входу в министерство.
— Мы не имеем права молчать об этом. Как мы сможем жить, если позволим ему остаться безнаказанным? — Ее теплая мягкая ладонь легла на его руку. — Я уже достаточно хорошо вас узнала…
Бук убрал руку, посмотрел на дверь, в которую ему больше никогда не войти в качестве министра.
Ему понравилась эта работа. Он хорошо с ней справлялся.
— На карьеру мне плевать, — прошептала она, пытливо глядя на его лицо, словно стараясь угадать его мысли.
Машина остановилась. Водитель ждал указаний.
— Я не сдамся! — сказал он, но как-то неуверенно, слишком быстро. — Верьте мне.
— Отлично. — Она легонько хлопнула его по колену. — Так что мы будем делать?
Бук вышел. Воздух был морозен и сух, и казалось, что сплетенные драконы, к виду которых он незаметно для себя привык, танцуют в прозрачном свете луны.
Он поднялся по лестнице, открыл перед Кариной дверь.
— Чем занимается сейчас Грю-Эриксен? — спросил он.
— Обсуждает с подчиненными будущие перестановки. Он хочет включить в новый кабинет и вас — в награду за молчание.
— Как скоро вы сможете созвать пресс-конференцию?
— Если у меня будет что подвесить на крючок… минут за тридцать.
— Сделайте это, пожалуйста, — сказал Бук и повернул направо, начиная долгий переход через лабиринт Слотсхольмена, потом опять направо и налево, потом вверх и вниз — и так до тех пор, пока не оказался во дворце Кристиансборг. Там он задал несколько вопросов, после чего нашел нужную дверь.
Премьер-министр был один. Он сидел, слегка ссутулившись и опустив плечи, чего Бук раньше не замечал; лицо его было таким знакомым, что казалось, будто вся Дания выросла под этим отеческим взглядом. Благородный, великодушный, честный, терпимый — человек, на которого можно положиться.
Увидев Бука, Герт Грю-Эриксен встал и с улыбкой вышел ему навстречу.
— Привет, Томас. — Он жестом указал на кресла вокруг стола. — Устраивайтесь поудобнее. Нам ведь нужно налаживать отношения. Я бы хотел утвердить новый кабинет прямо сегодня. — Он протянул руку, и Бук по привычке пожал ее, даже не задумавшись. — Хорошо, что мы сможем сначала поговорить. Эта история со службой безопасности… — Премьер-министр нахмурился. — Боюсь, они слегка переусердствовали. Кажется, они обвиняют вас даже в отставке Кёнига. Разумеется, это несправедливо, но теперь они и сами поняли.
Обменявшись рукопожатием с премьер-министром, Бук как в трансе уставился на свою ладонь — потную, толстую, некрасивую, покрытую шрамами еще со времен его молодости на ферме. Это была ладонь работяги, а не политика. Ладонь осторожного, прямого человека, который не станет пожимать кому-то руку, не оценив прежде того, кто стоит напротив. Когда-то он был именно таким.
Когда Бук наконец сел, Грю-Эриксен произнес:
— Я должен вам все объяснить.
— Ну почему ты никогда не можешь остановиться?
Странге снова стал тем, кого она видела в Гильменде. Солдат, для которого служение долгу превыше всего, и никакие другие чувства не в счет. Он снова был готов идти в бой, яростно и беспощадно.
— Я могу остановиться, когда найду правду.
— Сара, правду не всегда можно найти. Иногда лучше отвернуться от нее.