– Вы уверены?
– Всегда здесь лежал, – растерянно пробормотала старуха, – вон, видите провод? Внизу розетка, Аня в нее черную коробочку воткнула, от той электричество к телефону поступает.
– Зарядка осталась, а аппарат испарился?
– Выходит, так, – признала баба Вера.
– Кто же его взял? – не успокаивалась я.
– И вчера я сюда приходила, и сегодня зашла, – протянула старуха, – да вот на подоконник поглядеть не собралась. Неужели кто из наших польстился? Телефон вещь нужная, но дорогая! И не знаю на кого подумать! Летом здесь подростков много, но сейчас одни свои, в годах!
– Воришка сильно рисковал, вы могли его увидеть, – сказала я.
– Если он со стороны леса шел, то нет, – не согласилась старуха. – От задней калитки можно неприметно прошмыгнуть. Там, правда, даже в мороз глина чавкает. Загадочное место, еще Стефановы его облагородить хотели, засыпали такими мелкими камушками, красивыми, бело-розовыми, где их брали, не знаю, но они до сих пор там. Да толку не получилось, грязь осталась, но вору-то на чистую обувь плевать, украл он телефон!
Когда я вернулась к машине, та походила на сугроб. Небо затянуло серыми тучами, из них валили густые хлопья, и меньше чем за час все вокруг стало белым. Я вытащила из багажника щетку и стала сбрасывать с малолитражки комья снега, руки споро выполняли работу, но голова была занята другими мыслями.
В деревне Дураково-Бабкино под именем Анны Корольковой проживала Равиля Ахметшина. Отчего мне это в голову взбрело? Очень просто! У Анны не было дочери Сони, а вот Равиля воспитала девочку Софью, которая потом вышла замуж за пьяницу Попова и сама начала пить. Один раз зять ударил тещу ножом, но Ахметшина успела увернуться, лезвие скользнуло по руке, осталась глубокая рана. К врачу Равиля не обращалась, доктор бы стал интересоваться, кто ее порезал, поэтому рана заживала долго, и шрам получился неаккуратный. Анна никогда не курила, Ахметшина дымила. Равиля была татаркой, наверное, она исповедовала ислам и, конечно же, не отмечала православную Пасху. Баба Вера удивлялась, что ее соседка осенью ограничивает себя в еде. Но мне в данной ситуации ничего не кажется странным, рамадан, пост, когда мусульманин не имеет права есть от восхода до заката солнца, приходится, как правило, на сентябрь или октябрь. И «Королькова» не увлекалась рисованием и выезжала в город, старательно меняя внешность. Она не любила конфеты, а Равиля много лет отработала на кондитерской фабрике, небось наелась сладкого до тошноты. Может, кто и сочтет мои аргументы неубедительными, но я абсолютно убеждена – в избе жила Ахметшина. Правда, на этом моя уверенность заканчивается, дальше начинаются вопросы. Зачем Лев привез Равилю в Дураково-Бабкино? Кому принадлежит избушка? Кто давал Ахметшиной деньги? За какие услуги? Почему Равиля согласилась участвовать в этом спектакле? Откуда взялся Лев? Кем он приходится Корольковой? И, самый главный вопрос, где сама Анна?
Дом Ахметшиной в Москве находился в промзоне, несмотря на холодный зимний день, одно окно на первом этаже оказалось открытым настежь, оттуда долетало нестройное пение.
– Владимирский централ, этапом из Твери, – выводил хор пьяных голосов.
Я вошла в подъезд, поняла, что квартира Равили находится на первом этаже и гулянка идет там, и нажала на звонок.
В конце концов дверь распахнулась, высунулась черноглазая темноволосая женщина и нетрезвым голосом спросила:
– Чего хотите?
– Мне надо поговорить с Равилей Ахметшиной, – сурово сказала я.
– Нету мамы, – прозвучало в ответ.
– И где она?
– А вам какое дело?
– Ладно, – не стала я спорить, – пойду за милицией.
– Эй, эй, – забеспокоилась собеседница, – вы кто?
– Отдел социального обеспечения, – рявкнула я, – поступило заявление от соседей. В квартире Ахметшиной каждый день оргии, самой Равили Шамсудиновны давно не видно, а пенсия ей начисляется. Где пожилая женщина, а?
– Ой, здрассти, – сладко заулыбалась тетка, – я Соня, дочка Ахметшиной, не беспокойтесь, мама жива-здорова! В деревне живет! На свежем воздухе!
– Давно вы ее выгнали? – нахмурилась я.
Соня выскользнула на площадку и плотно закрыла дверь.
– Скажете тоже! Я маму люблю! Ей врач после больницы покой прописал, вот мы и сняли домик.
– Да уж, – вздохнула я, – в вашей квартире тишины не жди! Дым стоит коромыслом!
– Ремонт мы делаем, – заявила Соня, – передохнуть сели.
Тут дверь опять открылась, на пороге появился хорошо поддатый мужик, одетый весьма экзотически. Нижняя часть тела была упакована в валенки и семейные трусы, меня впечатлила их игривая расцветка: красные пингвины на зеленом фоне. Плечи и грудь добра молодца скрывал завязанный крест-накрест оренбургский платок, а на голове сидела бейсболка с надписью «Girl».
– Где пузырь? – прохрипел он, распространяя сильный запах перегара.
– Скройся, – сквозь зубы приказала Соня.
– Молчи, дура, – икнул супруг, – давай бутылевский!
– И дорого такой штукатур берет за работу? – не удержалась я. – Выглядит умелым мастером!
– Это мой муж, – буркнула Соня.
– Константин? – уточнила я.
– Угу, – подтвердила она.
– Инвалид? – не успокаивалась я.
– Дда! – завопил пьяница. – А че?
– Вроде руки-ноги на месте, – отметила я, – по какой причине вы пособие получаете?
– Он на голову больной, – быстро сказала жена, – совсем идиот! Его на работе по башке железкой звездануло, весь ум и отшибло.
– Вот уж беда, – воскликнула я.
– Че она тут выспрашивает? – внезапно обозлился Попов.
– Успокойся, – процедила супруга, – о маме речь.
Пьяное лицо расплылось в широкой улыбке.
– И где моя тещенька? – явно обрадовался алкоголик. – Че, дура, молчишь про маменькин приезд? Ей же спокою хочется!
Не успела я удивиться столь горячей и, похоже, искренней любви алкаша к теще, как Константин повернулся и заорал: