Маша едва заметно пожала плечами, отвернулась от неприятного типа — пусть босс сам разбирается со своими хамоватыми посетителями.
Громко хлопнула дверь кабинета — Маша даже вздрогнула от неожиданности. При появлении Его Княжества мужчина вскочил на ноги, вытянулся по струнке, разве что каблуками не щелкнул в порыве служебного энтузиазма.
— Как там Аннушка? — спросил Серебряный неожиданно участливо.
Маша даже удивилась этой поразительной метаморфозе.
— Сегодня прооперировали, Иван Матвеевич. — Мужчина едва заметно вздохнул. Краем глаза Маша заметила, как нервно дергается его щека.
— Ну и?
— Врачи обещают, что все будет хорошо.
— А я тебе что говорил? — Его Княжество улыбнулся.
— Босс, спасибо вам… — Голос мужчины подозрительно дрогнул.
— Пустое, Степан. Поехали, что ли?
— Сегодня домой?
— Нет, сегодня на Кутузовский.
— А завтра забирать вас…
— …с Кутузовского.
— Как скажете, босс.
Маша уткнулась в компьютер и старательно делала вид, что не слышит ни слова из этого странного диалога про какую-то Аннушку, которую сегодня прооперировали, про то, что Его Княжество собирается ночевать не у себя дома, а на Кутузовском. Ей-то что?
— На сегодня вы свободны, Мария э… Андреевна. — О ней наконец вспомнили. — До завтра, и закройте кабинет, когда будете уходить.
— До свидания. — Она так и не решилась назвать босса по имени-отчеству, она вообще не знала, как к нему обращаться.
Задребезжал антикварный лифт, уносящий вниз князя Серебряного и его неприветливого водителя. Маша торопливо встала из-за стола. Все-таки интересно, кто такая Аннушка и к кому отправился Большой босс на Кутузовский.
* * *
— Можно я музыку включу? — спросил Степан, когда они уселись в машину.
— Включай. — Серебряный устало потер виски, посмотрел сквозь тонированное стекло на каштановый скверик.
Еще один разговор. Он уже не ждал ничего нового от этих почти еженедельных разговоров с Людмилой. Сколько их уже было? Он сбился со счету. Все без толку!
Ни ее всесильная контора, ни люди Щирого, одного из крупнейших криминальных авторитетов города, не могли найти убийцу Стрижа. Со дня его смерти прошло уже больше года, а расследование так и не сдвинулось с мертвой точки.
Его влияние, его деньги, его связи — все было пущено в ход, и что?! Во время их последней встречи Щирый, опасный и всемогущий, расписался в своем бессилии:
— Прости, Иван. Я сделал все, что мог, нажал на все рычаги. Ничего…
Сегодня его ждал разговор с Людмилой и, честно говоря, он уже почти не надеялся на хорошие новости…
…Стрижа нашли мертвым в его собственном автомобиле, с аккуратной раной в области печени. Машина стояла на проселочной дороге, всего в каком-то километре от дачного поселка, в котором Стриж строил загородный дом. Его обнаружил лесник всего спустя несколько часов после убийства. Приехавшие опера обшарили каждый сантиметр дороги, чуть не по винтикам разобрали автомобиль. Ничего! Никаких следов, никаких отпечатков, никаких свидетелей. Идеальное убийство, мать его… А мотив?
У Стрижа не было врагов. Такой уж он был человек.
Врагов хватало у Серебряного. Убийство его лучшего друга, практически брата, было актом устрашения. Во всяком случае, так считало следствие. Кто-то невидимый и очень осторожный объявил ему войну и начал со Стрижа. Серебряный закрыл глаза, погружаясь в воспоминания…
…Их было тринадцать. Они называли себя чертовой дюжиной. Самому младшему — десять, самому старшему — семнадцать.
Они называли себя гладиаторами. Маленький отряд злых, полуголодных, отчаянных мальчишек, готовых на все, чтобы выжить. Выжить — это был единственный смысл их ужасного существования. Чтобы остаться в живых, им приходилось сражаться и убивать…
Иногда друг друга…
Это было самым страшным — убить собрата по несчастью. Почти брата… Но у них не оставалось выбора — или ты убьешь, или тебя убьют. И хорошо, если сразу…
Серый на собственной шкуре знал, как это бывает.
Он должен был драться со Стрижом. Они надеялись, что бой будет «до первой крови», но Хозяин сказал — насмерть. Приближался Новый год, Хозяин хотел порадовать Гостей…
Это нельзя было назвать честным поединком. Стриж был моложе и слабее Серого. У него не было ни единого шанса. Они оба это понимали. Последнюю ночь перед боем они провели без сна, лежа спиной друг к другу на узкой койке Серого. Стриж ни о чем не просил. Он знал правила. Он готовился умереть. Серый умирать не хотел. И убивать Стрижа он тоже не хотел…
Стриж был самый молодой, самый светлый из их отряда. Чувствовалось, что он попал на Базу не с Зоны, как большинство из них, а из нормальной, давно позабытой остальными человеческой жизни. Это было странно. Хозяин не любил рисковать. На Базу привозили лишь пропащих, никому не нужных пацанов. Тех, кого никто не станет искать. Таких, как Серый…
Свою биографию Серый помнил смутно. Она состояла из четырех этапов.
Первый, самый светлый, больше похожий на сон, чем на реальность. Семья: отец, мама, старшая сестра. Серому было пять лет, когда все они погибли в автокатастрофе, и как-то вдруг оказалось, что у него никого нет и он никому не нужен.
Начался второй этап. Детский дом. Усталые воспитатели, злые няньки, серые, вечно влажные простыни, невкусная еда, убогие игрушки и активное, целенаправленное подавление любых проявлений индивидуальности. Серый взбунтовался в двенадцать лет. Хотя вряд ли это можно было назвать бунтом. Так, слабые попытки… Он стал прогуливать уроки, дерзить учителям. Ему очень хотелось выделиться из общей массы, но он не знал как. А однажды понял. Нашел на территории детского дома оброненный кем-то из персонала стольник…
На всю оставшуюся жизнь он запомнил запах своей первой сигареты, дешевой отсыревшей «Примы», и вкус «Жигулевского пива»…
Выкурив две сигареты подряд, прикончив «Жигулевское», прибалдевший, полуоглушенный, он решил — вот какой она должна быть, его жизнь! Свобода, сигареты, выпивка. Может быть, женщины. Женщин он еще не пробовал.
Это будет здорово, по-мужски…
Осталось решить, где взять деньги.
* * *
Воровать оказалось легко: немного ловкости, немного осторожности, немного ума.
Сначала он тырил по мелочам: пару сигарет у физрука, несколько конфет из сумочки математички.
Конфеты он не любил, но украл из любви к искусству и из нелюбви к математичке, толстой, потной бабище, с тяжелым взглядом подслеповатых глаз и большими, совсем не женскими руками. Этими своими ручищами она раздавала затрещины налево и направо, и Серому доставалось чаще всех. Конфеты он отдал шестилеткам, мелюзге.