– Ну, как я с ними управляюсь, про детский сад и так далее.
– Интересно.
– Еще она спросила, чем занимается мой муж.
– И ты рассказала ей, что он сексуальный монстр.
– Я сказала ей, что он репортер.
– Она читала колонку?
– Не знаю, я не спрашивала.
– А она не сказала, чем занимается?
– Нет, не сказала.
– И?..
– И она дала мне понять, что она знает, что мне известно, что она притворялась. И ни малейшего смущения. Обычно разоблаченные симулянты испытывают хоть какой-нибудь стыд. Но это не ее случай. Я полагаю, что она явилась в мой кабинет, чтобы расспросить меня обо мне и моих детях и показать мне, что ей наплевать, знаю ли я о том, что у нее нет никакого артрита.
– Похоже, чокнутая.
– Вовсе нет.
Я недоуменно покачал головой, показывая, что считаю эту историю совершенно непонятной. Мы молча уселись. В семейной жизни выдаются такие моменты. Молчание представляло собой некую паузу, которую я мог бы заполнить объяснением. Начать сначала и рассказать Лайзе все об этом деле, и она выслушала бы. Пришла бы в ярость, но выслушала до конца, стараясь уловить оттенки слов и интонации, которые подсказали бы ей, как эта история будет развиваться дальше и что она собой представляет – мелкую проблему или катастрофу. Она уже по первой моей фразе поняла бы, к чему все идет. Она знала меня, как самое себя, и, по правде говоря, я ненавидел в ней это свойство. Любил, но и ненавидел. Я видел ценность супружества именно в таком взаимном понимании, но ясно сознавая, что, будучи понятым до конца, остаешься обнаженным, а мне не хотелось обнажаться перед своей женой.
Вместо этого я начал раздеваться.
– Знаешь, я больше не могу говорить о руках, – сказал я ей, – давай займемся другими органами.
Это сработало. Лайза, казалось, вздохнула с облегчением. Оказывается, ее мужу гораздо интереснее было трахаться, чем обсуждать какую-то психопатку. А ведь, если бы дело тут было нечисто, он, разумеется, просто не сумел бы притвориться, что все в порядке, да еще и заняться любовью со своей женой. Не такое же он чудовище!
А он-то как раз таков! А теперь – к постельной сцене: темнота, все накопившееся за день рвется наружу, предвкушение начала, застывшая где-то в глубине спальни далекая музыка тишины ночного города, ты первая или я – первый, решение начать, увертки и, наконец, начало. Мой отец и оба его старших брата перенесли операцию на простате, как в свое время и их отец. Операция, надо сказать, довольно мерзкая, и все они в результате хирургического вмешательства стали импотентами, а поэтому я терзаюсь опасениями, что и меня, по всей вероятности, ожидает та же участь. Возможно, я расскажу об этой частичной смерти моему сыну так же, как в свое время это сделал мой отец. Но, так или иначе, каждая ночь, истекая, приближала меня к неотвратимому, и поэтому я получаю удовольствие, когда и сколько могу, пока я еще достаточно молод, чтобы делать это с легкостью, ибо час наш близок, некая невидимая рука ложится сзади нам на шею и все сильнее начинает давить вниз.
– Ну, иди же сюда, – сказала Лайза.
Я на коленях подвинулся к ее голове, и она открыла рот навстречу мне. Через минуту или около того она просунула одну руку себе между ног. Пока она это делала, я изучал ее, вглядываясь в темноте в ее закрытые или полузакрытые глаза, и ничего не понимал. Я полагаю, что вначале она просто великодушно шла навстречу моим желаниям. Но со временем по тому, как Лайза каждую ночь настаивала на этом, я понял, что она наслаждается близостью, самой возможностью чувственно-грубого совокупления и подбирает для себя какие-то способы расслабления горла. Ей нравилось действовать и зубами, и она стремилась выяснить, с какой силой может кусаться, не причиняя мне боли. Она любила, когда мой член входил в ее рот и выходил из него, преодолевая сопротивление не только ее губ, но и зубов, и не получала удовольствия, если я не загонял его в нее с силой. Она, как правило, давилась, и я тут же давал отбой, но недвусмысленно охватывая рукой мой зад, она снова заставляла меня заталкивать член ей в рот. В результате я начал понимать, что, совокупляясь со мной, моя жена в такой же мере ведет еще и тайный диалог с самой собой, диалог, не нуждающийся ни в каких объяснениях. Диалог, который не требовал объяснений. Ей нравилось вести этот диалог, и найденный ею способ его ведения, по крайней мере, пока заключался в проталкивании моего члена как можно глубже в ее горло.
Теперь я гладил ее волосы, лоб, глаза, нос, ее губы, проводил пальцем по верхней губе. Я чувствовал, как натягивается кожа ее щеки, осязал короткую складочку в уголке ее губ, ощущал тепло ее дыхания через ноздри. Я понимал, что я, мужчина, всего лишь инструмент, на котором играет она, женщина, и находил в этом какую-то странную бесконечную свободу. Затем она издала низкий гортанный крик, ее рот наполнился приглушенным звуком, и я посмотрел на ее закрытые трепещущими веками глаза. Она выгнулась и обмякла. Ее глаза распахнулись, ничего не видя перед собой, и снова закрылись.
Потом она приняла свою любимую позу – на четвереньках, и после того, как я пристроился к ней, оперлась одной рукой о постель, а другую держала на своем лобке. У нее легко наступают оргазмы – пять, шесть, восемь, девять, и иногда я чувствую себя чем-то несущественным, хотя меня это не волнует. И какие бы мысли ни проносились у нас в головах – о детях, о других людях, о неприятностях, о деньгах, о прошлом – все это, к счастью, остается невысказанным; и этой ночью, полностью отдав себя, я рухнул рядом с ней. После такого кажется, что тебя окружает искренность, тепло и надежность.
На самом деле это было не так. Встав с постели, я в чем мать родила прошел к себе в кабинет, не в силах отделаться от тревожной мысли, была ли Кэролайн той визитершей, которая вчера явилась на прием к Лайзе. Если да, то она явно была сумасшедшей и, видимо, опасной. Ну кто еще стал бы настаивать на ненужной консультации за триста долларов, только чтобы расспросить Лайзу о ее муже и детях? Могла ли это быть другая красотка со схожей внешностью, если судить по описанию Лайзы? Я не находил себе места. Закрыв дверь, я сел к телефону. Мне, по-видимому, надо вынудить Кэролайн оставить меня в покое. Я намеревался сообщить полиции о кассете, не ссылаясь на Кэролайн, ведь, назови я ее имя, ей бы мало не показалось.
Я позвонил своему старому другу Хэлу Фицджеральду. При каждом назначении нового комиссара вся верхушка полицейского управления получает повышение, тогда как остальные чины так же внезапно «замораживаются» на неопределенное время. Хэла недавно двинули вверх, назначив помощником комиссара, и я вскоре воочию убедился, как ему повезло. Теперь он носит более дорогие костюмы, у него есть шофер, и в дом проведены три телефонные линии, включая линию срочной связи, каковой я и воспользовался, набрав его номер.
– В чем дело, приятель? – отозвался он.
– Хэл, я тут кое-что достал для тебя и горю желанием вручить тебе эту штуку, но при одном условии.