— Как бы вы хотели распорядиться имуществом наследодателя? — спросил я.
— Я хочу, чтобы вы продали это здание на Рид-стрит.
— А как поступить с вырученными деньгами? Как мне передать их вам?
Она откашлялась.
— Мне не нужны деньги, мистер Уайет. Передайте их нашему местному земельному фонду. Он скупает поля, свободные земельные участки и превращает их в заповедники. Несколько миллионов могут существенно помочь делу.
Я подумал о детстве Джея, которое прошло в этих самых полях, и мне показалось, что такое помещение денег будет для него лучшим памятником.
— Да, и выделите какую-то сумму семье, — добавила Марта Хэллок. — Лучше всего — половину.
— Семье? — переспросил я.
— Вдове Хершела, — уточнила Марта. — Вычтите из вырученных денег ваш гонорар, разделите остаток пополам и отдайте половину миссис Джоунз.
В тот же день я позвонил миссис Джоунз и сказал, что вскоре она, вероятно, получит весьма значительную сумму. Старая чернокожая женщина была очень благодарна.
— Вы знаете, — сказала она, — недавно мы потеряли одного из наших мальчиков!
— Мне очень жаль, миссис Джоунз, — сказал я. Мне действительно было жаль. Я мог бы сказать, что она совершила ошибку и что ее племянник погиб только потому, что она сделала его своим союзником, но ведь с другой стороны, желание миссис Джоунз — как и мотивы самого Г. Д. — были вполне справедливыми. К тому же никто из них не мог себе и представить, что его вмешательство закончится куском ядовитой рыбы, поданной в частном зале стейкхауса нелегальным китайским иммигрантом. Никто из них не мог даже вообразить ничего подобного, поэтому я ограничился тем, что еще раз выразил миссис Джоунз свои соболезнования и тихо повесил трубку.
И все это время я ждал звонка из полиции. Как ни крути, я был очевидцем нескольких убийств, знал, как совершались самые настоящие преступления. Я убеждал себя, что даже если я помогу раскрыть эти дела, мертвых все равно не вернуть, а истина может только подвергнуть опасности и меня самого, и еще многих. Конечно, думал я главным образом о себе — отрицать это было бы глупо, однако я знал, что если я пойду в полицию, каждое сказанное мной слово вызовет десятки вопросов и не пройдет и нескольких дней, как Салли Коулз будет вызвана на допрос. А если это случится, она очень скоро узнает, что мужчина в лимузине, просивший разрешения прикоснуться к ее уху, приходится ей родным отцом. Или вернее — приходился, что еще хуже. И Дэвид Коулз, который кормил, одевал и любил ее как родную на протяжении почти полутора десятков лет, узнает — как узнают это и Салли, и весь мир, — что на самом деле она вовсе не его дочь. И тогда отец лишится дочери, а дочь потеряет отца.
Звонка все не было и не было, однако я не мог чувствовать себя свободным. Я был заражен микробом страха, уязвлен тревожащим, как заноза, ощущением, что по крайней мере одна загадка так и осталась неразрешенной. И вот в один прекрасный день меня вдруг осенило. Я вспомнил…
В пластиковом пакете с вещами Джея, который я хранил в сейфе в своем кабинете, по-прежнему лежала книжечка спичек из Кубинского зала. Насколько мне было известно, Джей побывал в нем только дважды — когда мы подписывали договор с Марсено и в свой последний день. В первый раз Джей не брал спичек. Я, во всяком случае, этого не видел, а ведь я был с ним постоянно, за исключением тех двадцати минут, которые понадобились мне, чтобы просмотреть документы.
Открыв сейф, замок которого был настроен на дату рождения Тимоти, я достал из пакета спички. В прошлый раз мне не пришло в голову открыть маленькую, покоробившуюся от воды книжечку, но сейчас я это сделал.
То, что я увидел, ни один суд не счел бы неопровержимым доказательством, но для меня было довольно и этого. Одной спички не хватало. Джей зажег ее, а книжечку машинально опустил в карман. Я ясно представлял, как он оглядел Кубинский зал, увидел три трупа и своего верного адвоката, лежащего на полу без сознания (губы в пене, глаза закатились), и спросил себя, что ждет его самого. Джей только что попрощался, возможно — навсегда, со своей дочерью, так и не открывшись ей. И, как будто этого было мало, судьба приготовила ему еще один удар — карту с обозначением места, где все эти годы была похоронена его мать. Джей был умным человеком, и я ни минуты не сомневаюсь — он сразу понял, что означает эта карта, понял, что его мать умерла той же страшной смертью, какой едва избежал он сам.
Я совершенно уверен, что этого вполне достаточно, чтобы убить человека, лишить его последней надежды — особенно человека, который знает, что обречен. Его схватка со смертью была окончена — отныне Джей мог только ждать конца, ждать, пока удушье сделает свое дело. И тогда он совершил решительный, я бы даже сказал — величественный и благородный жест, который, к сожалению, никто не видел.
В Кубинском зале каждый мог взять с полки гаванскую сигару. И хотя табак был превосходным, плотный, ароматный, обманчивый дым, ползший вдоль панелей красного дерева, обволакивавший пейзажи на стенах и поднимавшийся к потолку из гофрированного железа, вполне мог убить такого человека, как Джей, — особенно если вдохнуть его поглубже в легкие и держать там, стиснув губы и зажав нос, до тех пор, пока больные, истерзанные бронхи не начнут спазматически сокращаться и распухать. И даже если секунд через тридцать Джей повалился на пол и, покраснев от напряжения и широко раскрыв рот, принялся судорожно глотать живительный воздух, это уже не могло его спасти.
Да, к этому моменту уже ничего нельзя было изменить или поправить. Джей тяжело повалился на пол, и сигара (которую Ха, ни о чем не подозревая, несомненно, вымел с другим мусором) выпала у него из пальцев. Он катался по черно-белой плитке Кубинского зала, задыхался, страдал, хрипел в последней мучительной агонии. Человек с низким объемом форсированного выдоха впадает в острую кислородную недостаточность практически мгновенно. Когда снижается содержание кислорода в крови, человек теряет сознание, но внутренние органы продолжают требовать воздуха, воздуха, воздуха, и частота сердечных сокращений резко возрастает. Это, однако, приводит лишь к повышенному расходу остатков кислорода, и очень скоро все основные функции организма замирают. В легких нарастает процесс, известный как «каскадная ферментная недостаточность». Через каких-нибудь пять-шесть минут мозг, отравленный продуктами химических реакций, уже необратимо поврежден, а вскоре наступает и смерть.
Да, зная то, что было известно мне о моем бывшем клиенте Джее Рейни; зная, что в книжечке картонных спичек, которую я до сих пор храню, одной спички недоставало, я могу почти со стопроцентной уверенностью утверждать, что он предпочел быстро покончить с собой, не дожидаясь, пока жизнь будет медленно у него отнята. Вот почему мне трудно относиться к этому поступку Джея иначе как к последнему акту самоутверждения и торжества воли, как к последнему подарку самому себе, хотя для всех тех, кто знал его хотя бы недолгое время, уход Джея Рейни был и остается настоящей трагедией.
Джудит обещала позвонить, как только они с Тимми приедут и поселятся в одном из городских отелей. Я постоянно думал об этом, но суеверно готовился к худшему, убеждая себя, что рассчитывать сразу на многое было бы с моей стороны как минимум глупо. «Мне будет очень приятно снова вернуться в город, — добавила она, и мне послышались в ее голосе мечтательные нотки. — Тимоти очень хочется поскорее увидеться с тобой».