— Я скоро вернусь, — пообещала она.
Оставшись один, я принялся с жадностью разглядывать комнату. В полном соответствии с названием, дальняя от меня стена была сплошь увешана полками, на которых стояли ящички с самыми дорогами сигарами — «Коэба», «Монтекристо», «Мигель». Кабинки были украшены картинами с видами дореволюционной Кубы и небольшими настенными лампочками на случай, если клиенту захочется рассмотреть что-то более подробно. На каждом столике лежали ручки, карандаши, стопки бумаги и стояли пепельницы — все с выведенным золотыми буквами названием ресторана. И только на салфетках мелкими голубыми буковками было напечатано — «Кубинский зал». В целом в кабинках было не так удобно, как за стойкой бара, однако они явно считались более привилегированными. Кабинок было всего восемь, а их высокие стенки не позволяли подслушать, о чем говорят рядом. Мне, впрочем, удалось расслышать несколько фраз из разговора, происходившего в соседней кабинке. Речь шла о пакете новых малайских облигаций на сумму двести миллионов долларов и о том, как («Здесь и сейчас, ребята!..») можно повысить их кредитный рейтинг. В другой кабинке я разглядел двух крупных мужчин лет пятидесяти, одетых в превосходные костюмы и с мрачной сосредоточенностью рассматривавших на просвет рентгеновский снимок чьего-то коленного сустава. У одного из них на пальце поблескивал массивный золотой перстень национального футбольного чемпионата.
Тем временем из дымного полумрака зала ко мне шаркающей походкой приблизился дряхлый, необщительный официант, передававший заказы бармену — усталому и неразговорчивому, который молча делал свою работу и, казалось, не обращал ни малейшего внимания на огромную картину с изображением черноглазой, совершенно голой красотки, томно вытянувшейся на одеялах. Не смотреть на эту картину, заключенную к тому же в тяжелую золотую раму, было положительно невозможно. Лицо обнаженной женщины казалось одновременно и строго-сдержанным, и порочным; вопреки времени, вопреки двухмерности холста, оно манило своим безмятежным покоем, переданным крупными мазками, всех вошедших — всех, кто побывал здесь за полтора столетия, и теперь в эту компанию попал и я. «Я знаю, чего ты хочешь», — говорили ее глаза, и мне стало неловко оттого, что я так на нее уставился. Стараясь справиться со смущением, я поднялся со своего места и подошел к пыльным книжным полкам на стене напротив бара. Там я обнаружил полный «Свод законов штата Нью-Йорк 1966 года», небольшой томик ирландской поэзии, справочник-определитель «Птицы Северной Америки», испещренный какими-то пометками доклад о возможных экологических последствиях строительства курортного поселка на побережье Флориды, несколько морских рассказов Тедди Рузвельта, каноническую Библию короля Якова, приливно-отливные таблицы для Нью-йоркской гавани за 1936–1941 годы, инструкцию по эксплуатации автомобиля «корвет» 1967 года выпуска и комплект порнографических новелл, повествующих о похождениях английского банкира в Гонконге в 1970-х. Эти случайные книги с пожелтевшими, ломкими страницами еще больше усиливали ощущение того, что зал до сих пор полон осколками и тенями чьих-то прошлых жизней, среди которых любой человек может чувствовать себя безликим и безымянным — просто одним из многих. Казалось, будто никому нет дела до того, что здесь происходит (редкие уборки, когда с пола сметались окурки сигар и дохлые мухи, не в счет), покуда оплачиваются счета и все держат себя в рамках приличий. Мужской туалет — тесный зеленый гробик в глубине зала — был на удивление грязен, словно находился на вокзале или автобусной станции, а не в фешенебельном ресторане для избранных.
Похоже, впрочем, что именно отсутствие внимания импонировало клиентам Кубинского зала больше всего. Чтобы делать бизнес, в мире существует много (пожалуй, даже слишком много) светлых и чистых мест — конференц-залов, площадок для гольфа, гостиничных и прочих номеров, — и у каждого из них, несомненно, есть свои преимущества. Существует, однако, особый тип сделок, которым вредят солнечный свет, отпечатанная на лазерном принтере программа переговоров, апельсиновый сок и горячие булочки в буфете. Подобно колониям насекомых и ползучим растениям, такие сделки нуждаются в сырости и мраке — только тогда они могут быть успешными. Клиентам Кубинского зала, как я заметил, по большей части хватало взгляда или простого кивка головой. Никто из них не выделялся шумной общительностью, свойственной коммерсантам и маклерам; напротив, они сутулились, хмурились и, обернувшись через плечо, со скрытым раздражением провожали взглядом всех, кто проходил мимо. Ни мобильных телефонов, ни включенных портативных компьютеров я ни у кого здесь не видел; навряд ли пользоваться ими было запрещено, скорее всего, современной техникой эти люди просто пренебрегали. В Кубинском зале в ходу были другие инструменты: блеф, гримаса, быстрый взгляд, продолжительное молчание. Одно пожатие плечами могло принести миллионы или обратить в прах труд всей жизни.
Элисон вернулась в самом начале двенадцатого; за ней шел крупный, широкоплечий мужчина с большой головой и густыми черными волосами. На ходу он осматривался по сторонам, как будто желая охватить всю комнату разом, и его взгляд двигался по кругу, словно снаряд атлета-молотобойца.
— Познакомься, Билл, — сказала Элисон. — Это Джей Рейни.
Он протянул мне широкую ладонь. Лицо у него было открытым, доброжелательным и на редкость приятным.
Элисон повернулась ко мне (в глазах у нее мелькала какая-то сумасшедшинка) и сказала:
— Билл согласен проверить все документы.
— Что ж, отлично, — проговорил Джей. — Адвокат продавца и эксперт по правовым титулам обещали подъехать в половине двенадцатого.
— Я, конечно, попробую, — вставил я, — но я ничего не обещаю.
Джей кивнул — довольно небрежно, особенно если учесть, что я оказывал ему любезность, — и, извинившись, отошел к бару. Как я заметил, он был как раз в таком возрасте, когда молодой мужчина начинает превращаться в зрелого. Выглядел он лет на тридцать пять — у мужчин этот возраст считается самым продуктивным и деятельным. Грудная клетка у него была широкой, но не бочкообразной, как у культуристов; вероятно, он был просто гармонично сложен от природы. Лишь много позже я узнал, что каждое утро Джей триста раз отжимался от пола — не столько для поддержания формы, сколько для укрепления силы воли, служившей ему единственной защитой от отчаяния. Впрочем, он казался несколько тяжеловатым — не жирным, а именно тяжелым, массивным, словно был сделан из другой, более плотной материи. Свалить его с ног, во всяком случае, удалось бы не каждому. Его сила словно шла из земли; такая надежная, спокойная сила бывает у мулов. Она хороша для тяжелой атлетики, альпинизма и некоторых других занятий, о чем Элисон, безусловно, была уже осведомлена.
— Расскажите мне о себе, Джей, — сказал я, когда он вернулся. — Меня интересует, каким бизнесом вы занимаетесь.
— Вообще-то я не… — Он улыбнулся. — Я коммерсант, если можно так выразиться: здесь купил, там продал… Ничего особенного — так, что под руку попадется. Это здание… оно очень неплохое, уверяю вас. Сейчас его занимают две-три небольших фирмы-арендатора, они платят довольно приличную ренту. Я планирую установить там лифт и добавить еще один этаж — замостить крышу и устроить там что-то вроде квартиры-пентхауса.