Я вел машину, следуя указаниям Франческо. Мы ехали на центральный почтамт. Там мы собирались отправить посылку и спокойно вернуться домой.

Просто и чисто. Но я умирал от страха.

Я вел машину, но глаза мои словно переместились на затылок. Я не мог ни на секунду отвлечься от рюкзака, в котором лежали десять лет тюремного заключения, — если в этом чистом и простом деле что-нибудь пойдет не так. Я умирал от страха, зато Франческо пребывал в прекрасном настроении. Он шутил, говорил, что за эти четыре дня — неужели мы пробыли здесь всего четыре дня? — Валенсия ему осточертела. В следующий раз устроим себе настоящие каникулы. И так далее.

Я умирал от страха.

Мы подъехали к большому зданию, которое и оказалось почтамтом. Высокое и уродливое, больше ничего о нем не помню. Мы медленно проехали мимо главного входа, затем, следуя указаниям Франческо, я свернул в переулок и остановился с задней стороны дома.

Он достал сверток, завернутый в коричневую оберточную бумагу и заклеенный светло-коричневым скотчем, по форме напоминающий коробку из-под обуви. Черным фломастером написал адрес почтового отделения в Бари.

И протянул пакет мне.

— Ну ладно, иди займи очередь и отправь товар. Само собой, в графе «Отправитель» напиши выдуманное имя. Я буду ждать в машине. Как только вернешься, мы рванем отсюда: пошел он к черту, этот дурацкий город с его жарой.

Иди.

Он сказал: иди. Он подождет меня в машине.

А если меня сцапают? Если наткнусь на полицейских, вызову у них подозрение, они попросят меня открыть пакет, и так далее и тому подобное? Что он станет делать? А что стал бы делать я?

Меня охватил панический ужас. Мне было года три или четыре, и мать повела меня на прогулку в парк. И там я потерялся. Я ничего не помню из событий того весеннего вечера, только панический ужас и полную потерю контроля над собой. Я еще долго всхлипывал в тот день, даже после того, как мать меня нашла.

Не знаю, сколько времени я просидел с этим пакетом на коленях. Я был уверен: Франческо понимает, что со мной творится. Хотя он молчал.

Я хотел спросить его, почему бы нам не пойти вдвоем. Хотел сказать, что я передумал и больше не хочу участвовать в этом деле. Пусть сам все отправляет и забирает себе все деньги.

Но я не мог раскрыть рта. Не мог вымолвить ни слова. В итоге тишину, нарушаемую жужжанием кондиционера, прервал он.

— Давай шевелись. Тогда большую часть пути проедем при дневном свете.

Он нисколько не нервничал. Пора уезжать, так зачем зря терять время? От меня всего-то и требуется, что побыстрее выполнить свое несложное поручение.

Открывая дверцу, я машинально вытащил ключи из замка зажигания.

— А ключи зачем берешь? А если полиция приедет? — Франческо говорил спокойным, без какого-либо напряжения голосом, даже весело. А у меня леденела в жилах кровь. Он имел в виду: если приедет полиция, ему нужно будет смываться.

— Если придется машину переставить? Мы же во втором ряду стоим. Давай уже быстрей — надоело.

Я отдал ему ключи и вышел из машины в пекло. Одуревший от чувства беспомощности и ужаса, масштабы которого я только что осознал.

Кондиционер на почте не работал. С той стороны стойки кряхтел старый вентилятор, призванный облегчить жизнь двум замученным работникам. У окошка, где принимали посылки, стояла небольшая очередь. Пахло влажностью, пылью и еще чем-то непонятным. Передо мной стояла высокая крупная женщина в ярком платье без рукавов, у нее из-под мышек торчали длинные черные волосы.

Ни служащие, ни посетители никуда не спешили. Чтобы убить время, я начал загадывать, кто войдет в дверь и какого клиента — у правого или у левого окошка — обслужат быстрее.

Если следующим войдет мужчина, все пройдет хорошо, и я буду спасен. Если первым освободится старичок из моей очереди, все пройдет гладко.

Если сейчас войдет женщина, твердил я себе, когда передо мной осталась только тетка с волосатыми подмышками, я точно буду спасен.

Краем глаза я увидел мундир.

Полиция!

Это страшное слово возникло у меня в мозгу с восклицательным знаком на конце, написанное толстым черным фломастером на белой табличке. Как болтающаяся на расшатанных петлях вывеска любительского театра.

Именно в тот момент я понял, что значит выражение «затаить дыхание». Увидев входящего человека в форменной одежде, я сразу отвел взгляд и уставился в пол. Несмотря на полностью парализованную мозговую деятельность, я смог побороть желание сбежать, понимая, что тем самым только привлеку к себе внимание, что гораздо хуже. Даже если полицейский пришел не случайно. Если он пришел за мной. Кто-то нас выдал, полиция выследила нас и теперь ждет удобного момента, чтобы произвести арест. То есть арестовать меня. Франческо — кто бы сомневался — сумеет удрать на моей машине. Вот сию минуту полицейский возьмет меня под руку и попросит пройти с ним.

Человек в форме прошел мимо меня, откинул доску прилавка и оказался по другую сторону. У него на плече висела кожаная сумка.

Почтальон.

Моему организму потребовалось еще несколько секунд для того, чтобы прийти в себя и задышать.

Где-то четверть часа спустя я уже сидел в машине и курил глубокими затяжками. С абсолютно пустой головой и лихорадочно трясущимися руками.

Глава 29

Обратная дорога была такой же изнурительной — мы не остановились ни разу.

Мы неслись вперед, как сумасшедшие, выжимая педаль газа, без передышки сменяя друг друга у руля, проходя тот же путь, что несколько дней назад, только в обратном направлении, как в бессмысленном, пущенном задом наперед фильме.

Из всего путешествия — мы ехали часов тридцать — я помню только повороты и гигантские эстакады на границе между Францией и Италией. Ночью перед рассветом я как раз вел машину, а Франческо спал на полностью разложенном правом сиденье. Я держался из последних сил и боялся, что засну, и мы врежемся в дорожное заграждение и улетим в пропасть, пугающая бездна которой открывалась за невысоким парапетом. Франческо даже не заметил бы, что произошло. А я бы до последнего момента видел и слышал все.

Но эта перспектива меня не пугала, и я мчался вперед на безумной для такой дороги скорости, почти не касаясь педали тормоза и иногда заставляя стрелку спидометра касаться крайнего деления, а мотор — радостно и яростно реветь. Случалось, прикрыв на секунду глаза, я слишком близко подбирался к опасности, но открывал их как раз вовремя, чтобы успеть слегка повернуть руль — за миг до непоправимого.

Мы приехали в Бари теплым августовским вечером, необыкновенно свежим и навевающим грусть. В такие вечера понимаешь, что лето кончается, даже если тепло еще сколько-то продержится. Как в детстве, когда, почуяв приближение осени, впадаешь в легкую, ни на что не похожую меланхолию.