Одна из них отпечаталась у меня в памяти.

Та, в которой говорилось о смерти Ширеа — свободного защитника национальной футбольной команды. Чемпиона мира тысяча девятьсот восемьдесят второго года. Чемпионат проходил в Испании. Мне было пятнадцать, когда невероятный и неповторимый прорыв превратил заурядную команду в сильнейшую в мире. Их никто не смог остановить: ни Аргентина, ни Бразилия, ни Польша, ни Германия. Как будто ее величество Судьба встала на их сторону. На нашу сторону. Даже сейчас это кажется мне невероятным и потрясающим.

В сентябре восемьдесят девятого Ширеа стукнуло тридцать семь, столько ему всегда и останется. Он ехал в стареньком «фиате-125» по затерянной в глубине Польши раздолбанной дороге. Водитель затеял рискованный обгон, и они разбились о встречный фургон, спокойно, невинно и неотвратимо двигавшийся по своей полосе. Когда человек становится чемпионом мира, может ли он представить себе, что жить ему осталось всего несколько лет? Или, садясь в безобидный «фиат-125», что умрет через несколько минут?

Я много раз звонил Франческо домой. Сначала мне всегда отвечала его мать. По ее голосу с сильным местным выговором я хорошо представлял себе мрачную пожилую женщину, пропахшую нафталином, несчастьем и сожалениями. Франческо нет дома, она не знает, когда он вернется. Не могла бы она передать ему, что я звонил? Ненормально долгая пауза, вздох и, наконец, ответ: ну хорошо, она передаст, но она не знает, когда он вернется. Кто звонил? Опять Джорджо. До свидания (или всего хорошего), синьора. Спасибо. Мне ни разу не удалось договорить слово «синьора» до конца — она вешала трубку. И «спасибо» я говорил уже в пустоту.

Не думаю, что она невзлюбила именно меня. Похоже, она ненавидела весь мир — искренне и методично — все, что находилось за пределами ее затхлого дома, пропахшего застоявшейся пылью и бедой.

Франческо не перезванивал. Сомневаюсь, что мать сообщала ему о моих звонках, впрочем, какая разница. Даже если бы она все передала, это бы ничего не изменило: он в те дни был занят другим. И это другое меня не касалась.

Спустя две недели и пять-шесть сюрреалистических разговоров с его мамашей (я так и не узнал, как ее зовут), телефон вообще перестал отвечать. Я ждал по десять-пятнадцать гудков. Бесполезно. В любое время. Один раз я позвонил в семь тридцать утра, другой — в одиннадцать вечера. Никто не снимал трубку. И я бросил звонить.

Однажды — уже в октябре — я встретил его на улице. Он выглядел очень странно. Отпустил бороду, но не это так изменило его. В нем появилось что-то нездешнее. То ли одежда, то ли что-то еще. Какое-то время он смотрел на меня широко открытыми глазами, как будто не узнавая. А потом вдруг заговорил со мной так, словно мы расстались минуту назад. Он ухватил меня за плечо и сильно, до боли сжал мне руку.

— Видишь ли, друг мой, нам с тобой совершенно необходимо встретиться и спокойно поговорить. Пришло время придать нашему существованию новый импульс. Мы начали дело, которое, так сказать, совершенно необходимо довести до конца. Мы с тобой. Следовательно, нам нужно разработать стратегический план по достижению наших подлинных целей.

По ходу дела он взял меня под руку. Пошел вперед и потащил меня за собой. Мы находились на улице Спарано с ее дорогими магазинами, в толпе элегантных женщин, выбравшихся за покупками к осеннему сезону, и молодежи, собиравшейся компаниями. Мы проталкивались через людской муравейник, на мой взгляд, довольно опасный — мы перли напролом, не разбирая дороги.

— Представь себе, что сейчас две такие исключительные личности, как мы с тобой, оказались перед важным выбором. Можно доверить событиям решать за нас. И плыть по течению, как обломки дерева. Ты этого хочешь? Конечно нет. Вторая возможность состоит в том, чтобы плыть по этой реке против течения, упорно и целеустремленно, сознательно реализуя проект подлинного существования. Понимаешь, о чем я, правда?

Он забыл, как меня зовут, мелькнуло у меня.

Вернее, нет. Я был уверен, что в тот момент он не помнил, как меня зовут. В моей голове сама собой всплыла фраза, как будто напечатанная на старой пишущей машинке: «Он не помнит моего имени». Затем эта надпись превратилась в неоновую вывеску. Он не помнит моего имени. Это продолжалось несколько секунд, а потом прошло.

— …Значит, у нас есть категорический императив, которого мы должны строго придерживаться. И реализовывать свою истинную сущность. Превратить в реальность то, чем мы — ты и я — потенциально являемся.

Он говорил еще несколько минут в том же безумном и гипнотическом ритме, держа меня под руку и периодически сжимая ее пальцами чуть выше локтя. А потом так же неожиданно замолчал.

— Ну что ж, дружище, думаю, мы обо всем договорились. Встретимся в спокойной обстановке, проведем все необходимые исследования и выработаем план дальнейших действий. Обнимаю.

И он исчез.

Глава 4

Однажды утром бригадир отдела по борьбе с наркотиками, только что вернувшийся в Бари из трехмесячной командировки в Калабрию, увидел на столе Пеллегрини рисунок.

— Я знаю этого типа. Видел его в прошлом году в одном игорном доме. Мы тогда расследовали дело о наркоторговле в Мадоннелле. Он играл в покер. Проигрывал, проигрывал как проклятый, но с таким спокойным лицом, будто это его не касается. Я его запомнил. Лицо. И глаза. Помню, в какой-то момент мне показалось, что он нас вычислил. Он очень странно на нас смотрел. Я был там с Пополицио из Алтамура — его уже перевели, — в общем, тогда у нас обоих сложилось одинаковое впечатление. Мы ушли, а когда через несколько дней вернулись, его уже не застали.

Он прервался и взял в руки ксерокопию рисунка и несколько секунд молча рассматривал ее.

— Это он, я почти уверен.

Затем он перевел взгляд на Пеллегрини.

— Кто это нарисовал? Отличная работа.

Они вошли в игорный дом — игроки бросились прятать карты и фишки. На них не обратили внимания. Кити обратился к бригадиру из отдела по борьбе с наркотиками:

— Кто здесь управляющий?

Бригадир кивнул на спешившего к ним лысого смуглолицего человека лет пятидесяти.

— Эй, какого хрена…

Удар в лицо не дал ему договорить. Резкий, почти спокойный удар ладонью. Просто чтобы сэкономить время.

— Карабинеры. Нужно поговорить. Веди себя хорошо, и мы скоро уйдем. И даже не станем записывать в протокол, что творится в этом притоне. Где мы можем спокойно побеседовать пять минут?

Лысый посмотрел в лицо сначала одному, потом второму и третьему. Повернулся и пошел, не произнося ни слова и не приглашая следовать за собой.

Они вошли в грязную комнатушку, служившую офисом, в которой накурено было еще хуже, чем в игорном зале. Лысый смотрел на них вопросительно. Бригадир сунул ему под нос фоторобот и спросил, видел ли тот когда-нибудь этого человека. Он посоветовал, прежде чем отвечать, хорошенько подумать.