– Наверное. Слушай, а мы с Афонькой у тебя на участке были. Собак гоняли. Представляешь, у меня хвост потом никак не проходил. Часа три еще с ним моталась.
– Да ты что?!
Себя-собаку, девицу-жертву, галантного до идиотизма Фоню и даже противную Тамару я изображаю в лицах и подробностях, просто как живых. Ленка радуется этому маленькому представлению. Сияет глазами изо всех сил, как юный зритель на спектакле. Аккурат до тех пор, пока я не озвучиваю диалог между этой сушеной занудой и нашим Фонечкой.
– Ну надо же, – морщится Ленка. – Поставили замену. Турби́на – и на моем участке!
Я зачем-то оглядываюсь на закрытую дверь:
– Слушай, а Турбина не могла мне свинью подложить? В смысле, закладку.
– Думаешь, она про такое знает? – чуть высокомерно замечает Ленка. – У нее же воспитание совсем мирское, откуда ей…
– Ну ты вспомни, как она училась. Вцеплялась в книги, как волкодав.
– Или сейчас на лекциях узнала. Под Перестройку чего только не рассекречивали, теперь по Темным аргументам спецкурс есть. У нас в Семьестроительном точно читают, я расписание видела…
– Да иди ты!
– Спасибо, Дусь, тебя туда же. А я серьезно.
– Так, может, у меня и хвост из-за общения с Турбиной не стал отваливаться?
– Тогда уж не у тебя, а у Афоньки.
– Шестьдесят лет прошло… Даже больше.
– Ну мало ли, – вздыхает Ленка. – Она же как мы все-таки. Любит точно так же.
Ох, ну вот чья бы корова мычала! Ленка даже после спячки продолжала страдать по своему Сенечке Стрижу, только нынешней зимой остыла, так и то не факт.
– Ленусь, а у тебя как вообще дела на личном фронте?
– Потом расскажу, – вздыхает Ленка. – Я про Турбину думаю.
Значит, кисло и тухло все у Ленки. Не надо пока с вопросами лезть.
– Думай, думай. Я на твой… на ее участок загляну. На всякий случай. Такое ощущение, что она нас с территории гнала, потому что боялась, что мы там чего-то найдем.
– Ведьма первый раз участок получила. Любой бы на ее месте нервничал. Себя вспомни…
– У меня первый участок тихий был. До четырнадцатого года. Потом забурлило.
– У меня тоже. Дуся, а хочешь, я девчонок про Турбину расспрошу? Они понимают, что я из-за района переживаю, расскажут.
– Ну попробуй. Только вот не сходится чего-то. Мы же встретились случайно, у меня вообще из головы вылетело, что парк – не твой, а ее.
– Зато по срокам подходит. Я в феврале уехала, правильно? А плохо тебе стало сразу после этого. Постепенно, но именно после того, как Колпакова взяла участок.
– Бредятина. Я понимаю, из Фоньки силы высосать. Но я-то чего? Стояла где не надо и слышала что не нужно? От меня толку было – как от картины на стене.
Ленка тихонько ойкает.
– Картина! То есть фотография! Снимок! Карточка! То есть портрет!
– А также пейзаж, натюрморт и абстрактная композиция… Тебе синоним подсказать?
– Фотокарточка. У тебя на тумбочке…
Я оборачиваюсь, упираюсь взглядом в Санины навеки сощуренные глаза. Они уже почти карие стали, порыжело изображение.
– Чего тумбочка? В смысле – карточка?
– Может, ты сама случайно ее как-то, а? – мнется Ленка. – Дуся, проверь фотокарточку, очень тебя прошу. Лучше перестраховаться. А то будет как с Доркой и со мной. Или хочешь, это я сделаю?
– Чего, снимешь сглаз прямо по Интернету?
– Нет. – Ленка старательно смеется старой шутке. – Думала, мы твой биологический отмечать будем, ты к себе пригласишь, приеду, заодно и посмотрю…
Биологический день рождения у меня явно вылетел из головы.
– Ты не хочешь? – вздыхает Ленка.
– Сто двадцать два – дата дурацкая, ни туда ни сюда. В том году хоть сотка с совершеннолетия была, куда интереснее, – вяло отбиваюсь я.
– Жалко, я бы к тебе выбралась. А то без повода неудобно.
– Хочешь приехать – давай. У нас четыре комнаты, найдем где положить. Отмечать не стану, а просто тебя видеть – рада бу…
Закончить реплику я не успеваю: входная дверь взвизгивает, пронзительно и нагло. И в синхрон с ней откликается Анюта:
– Женя, ты дома?
Прежде чем выскочить в коридор, я захлопываю крышку ноута и прячу в карман дурацкую Анькину записку. Мало ли кто и кого ненавидит! Это если и было, то давно и неправда.
Три месяца назад, когда я выходила замуж за Артема и оформляла бумажки на Аньку, мне мерещились идиллические, глянцево-журнальные картинки из семейной жизни. Я думала, что буду бить баклуши, чесать репу, молоть чепуху, сеять добро, разум и вечность. Я стану толочь в ступе воду, чистить мирским мысли и тихонько учить Аньку ведьмовской сути и женской сущности. Я мечтала о классическом, уютном вечном бое с бытовухой…
Анька сидит за письменным столом, всхлипывает и пялится в экран выключенного компьютера – как в глубину колодца. Она снова плачет, а из-за чего – не говорит. Не знай я, что Анька – часть моей семьи, решила бы, что передо мной жертва домашнего насилия. А может, не домашнего, а? Может, где-то напугали? Где она там уроки прогуливала?
– Анька, я купила чак-чак, конфеты шоколадные и венские вафли. Пошли чай пить?
– А сюда можешь принести? – Комп начинает урчать.
Я тащу в комнату поднос с чашками и кондитерскими дарами. Обычная секретарская пайка, реквизит для переговоров. Жаль, что у нас тут курить не принято. Аня игнорирует принесенное, тычет мышкой в ссылочки на экране. Социальная сеть, поисковая анкета. Интересно, никто из наших тут не догадался зарегистрироваться? Соучениц по Смольному я вряд ли отыщу, а вот из Шварца, из первого послевоенного набора…
– Вот, – вздыхает Анька, открывая какой-то квадратик.
До сих пор не могу привыкнуть, что письма теперь не бумажные, с прожилками слов на оборотной стороне листа, а вот такие, как концентрированный суп в пакетике. Но в письме форма – это совсем не главное. И бумажка, и электронный код с одинаковой легкостью доведут тебя до цугундера.
– Вижу. – Я хватаюсь руками за столешницу, чуть не отправив к праотцам чашки.
– Это она, правда, Жень? Правда? Женя? Мама?
На экране фото размером с сигаретную пачку. Эту отраву, сибирскую язву, бубонную чуму на оба наших дома прислали Аньке в электронном конвертике. Со снимка-крохотули на меня смотрит Марфа. Красиво смотрит, вызывающе радостно. Голое плечо торчит из выреза блузки, на губах помада, на ресницах – тушь. На стене за ее спиной – киношная афиша. «Коралина в стране кошмаров». Свеженькая: «Смотрите на экранах с 25 апреля».
– Да. Это твоя мама. – Сперва я отпиваю чай, а потом подписываю себе приговор.