– Тем, ну что там на гараже?
– «Дурак».
– Правильно, «дурак». В смысле, молодец… Темка, ну о чем ты думаешь вообще?
Он выдыхает дым, потом оборачивается. Хорош, чертяка. Щетина трехдневная, морда скуластая, глаза злые, сощуренные – как у кота. С таким красавцем в лунную весеннюю ночь на балконе только и целоваться. Или хоть шампанское пить из горла, обсуждая смысл жизни и тотальное одиночество двух решительно настроенных индивидуумов. А у нас всей романтики – две кружки ядреного черного кофе и практическое занятие по эмоциональному посылу текста. А за спиной комната, где на обоях полукружия мягкого света, а в постели нервно спящая Анька.
– Жень, так я не понял…
– Чего тут непонятного-то, горе ты луковое! Смотришь на буквочки, видишь, как они на стене появились. Потом взгляд переводишь на того, кто писал. Лезешь к нему в голову…
– Так вы ей что, вообще ни хрена не говорили про мать? – медленно интересуется муж.
По ощущениям сейчас на мою голову рухнул тот самый потолок. Вот ну не сволочь ты, Артем? Я в учебу влезла с головой, по самые пятки – как в хорошую роль вошла. И тут меня за шкирятник – и обратно в эту паршивую реальность. Но он прав. Те, кто в своих словах сомневается, не умеют так прямо смотреть и так спокойно стоять. У них это или неуверенно выходит, или очень фальшиво.
– Темчик! У нас сейчас урок! Отрабатываешь схему, закрепляешь материал. Потом беседуем. И сигарету погаси, пожалуйста, а то она тебя отвлекает.
В моем голосе уже не сверкают лед и пламень. Интонации сушеные, экологически чистые, без генетически модифицированных организмов. Без стыда и совести.
– Хорошо. – Артем, потушив окурок о перила, отправляет его в притороченный к балкону ящик для рассады. У меня там немножко семицветок высажено, им пепел не мешает. – По надписи. Ей лет пять, не больше. Писали в сердцах, но старательно. Значит… На самом деле хотели сказать другое. Сейчас принюхаюсь… – Он высовывается с балкона чуть ли не по пояс, всматривается в стенку гаража, как дозорный в гладь незнакомого океана. Такими темпами Темчик с этим несчастным «дураком» будет канителиться минут пятнадцать. За это время я должна выстроить линию защиты, объяснить мирскому логику Сторожевых…
– В общем, Жень, пока она писала это все, она счастливая была. Знала, что он это прочтет. Думала, что волшебство творит. – Темка все еще ковыряется с разбором предложения.
– Теперь смотри, что там у них дальше было, хорошо?
Войны с мирскими шли веками. Договор о Контрибуции подписали в тысяча шестьсот тридцать третьем году. За столько лет никто из наших так и не смог ответить на вопрос, почему этот мир устроен именно так, как он устроен. Мне надо дать ответ через пятна… уже тринадцать с половиной минут.
– …про него ни фига не помнит. И он тоже, а все равно, когда надпись видит, то улыбается…
Мне хватило пары мгновений, чтобы разругаться с собственным мужем в пух и прах. Темчику плевать на наши законы и представления о чести. Он сердился на меня лично – за то, что я не сказала Аньке всю правду.
– Жень, так ты ее туда поперла и не объяснила, что мать живая?
– Темка, ну не должны они были встретиться, никак. Я думала, Маринка на работе, мы не застанем никого… А потом у Севастьяныча бы спросила.
– И чего, так бы и врала ей всю жизнь?
– Почему всю? До совершеннолетия. Она мелкая, чтобы про такое понимать.
– Ни фига себе мелкая! – Темчик хлопает ладонью по столу. Вроде негромко. А ощущение – что он мне по лицу заехал. Хотя я ему про воздушную пощечину и воздушный поцелуй не объясняла еще. – Москва, вообще-то, она…
– Не резиновая…
– Она закольцованная вся, эта ваша Москва. Когда не надо человека видеть – обязательно встретишь. Они просто так столкнулись бы, за не хрен делать. И что?
– Ну решила бы, что обозналась. Темочка, ну меня же не инструктировал никто, веришь? Мне Аньку дали – и все. Я даже не знаю, что ей Старый про мать говорил.
– А могла бы и поинтересоваться, это твой ребенок теперь, понимаешь? А до тебя, по-моему, это не доходит на… на фиг!
Очень хочется задрать голову и долго всматриваться в потолок, чтобы слезы в срочном порядке затекли обратно в глаза.
– Да я вижу просто, извини. Ты все правильно делаешь, в плане накормить, погулять. А во всем остальном ты как комнатную собачку себе завела. То есть ты заботишься, но не объясняешь толком, что и зачем происходит.
– А что мне объяснять? Я, что ли, знаю, что и как вокруг делается? Темка, если бы я могла, я бы разобралась, обязательно. Только мне никто не позволит.
– Почему?
– Рылом не вышла. Мне сто с лишним лет, Тем, и на мне два района. Ничего серьезного, низовая должность. Пашу в две смены, полномочия мелкие.
– Это у тебя мелкие? – Темчик хмыкает, вспоминая что-то из своей немудреной практики. – Жень, ты людей по стенке размазать можешь – как тараканов тапкой.
– Нам запрещено такое. По Контрибуции… – Я киваю на стопку методичек, которые вторую неделю подряд валяются на обеденном столе. – Тем, наверное, надо было ей все объяснить. Ты прав…
Я выкинула белый флаг. В его роли выступает клочок бумажного полотенца, ядовито-розового, да еще и в цветочек. Благополучно намокшего… Только Темчик не спешит праздновать победу.
– Жень, ну права – не права. Давай думать, что мы дальше делать будем. Я про врача по кризисным ситуациям. У меня после госпиталя был какой-то, мы с ним трындели. Или Аньке не положено, раз она ведьма?
– Вообще мы не через лекарства лечимся, а через ведьмовство. Когда плохо внутри, мы начинаем разные хорошие дела делать.
– А мы, думаешь, не так? Ты так думаешь про нас… про мирских, будто мы неразумные, как зверьки.
– Почему думаю – вижу. У вас таких, которые зло добром перекрывают, мало. Чаще наоборот, в обмен на гадость тоже гадость делают. Особенно когда молодые. Старикам легче, у них к концу жизни проклевывается мудрость. Только они ей не могут пользоваться, сил не хватает. Вы живете мало, поэтому… помогать приходится.
– Жень, у вас помощь очень странная. Ну вот то, что ты делаешь… Оно хорошее, я понимаю. Ссоры гасишь, алкашню прочухиваешь или когда тот старик уходил. Просто оно несоразмерно. Ты можешь больше, а работаешь по мелочи. Будто откупаешься… Вот я нищенке десятку кинуть могу и не заметить, что кинул. Я ж от этого не обеднею совсем.
– Темочка, только не обижайся, ладно? Мы поэтому и не показываем себя. Чтобы добро за подачку не принимали, не возмущались, что так мало. Наши чудеса взаправду чудесами кажутся. Если не знать, что они стоят как червонец…
– А со стороны другое видно: будто люди для вас – они… как домашняя скотина. Овцы. Вы за нами ухаживаете, оберегаете, туда-сюда. А потом с нас же берете, не знаю, что там с овец берут? Молоко? Шерсть? Мясо?