Обнадеженный Миша тем временем отправился разыскивать Небабу. Личная секретарша милостиво проинформировала отмеченного ею молоденького адвоката, что Георгий Николаевич отправился с визитом как раз именно в «Зеленую волну», где и собирался отобедать. Когда Миша прибыл в «Центральную», обед уже имел место завершиться, и Небаба сибаритствовал с сигарой в уютном с шиком зале для отдохновения руководства.
Туда и пожаловал Миша, предварительно испросив позволение для безотлагательной беседы. Лучшего случая и представиться не могло: Небаба был один, к тому же сыт и посему расположен слушать не перебивая, да и послеобеденное благодушие не позволит Георгию Николаевичу немедленно начать метать громы и молнии и предпринимать необдуманные шаги в отношении преступных коллег, замаравших светлое имя его водной фирмы.
Вышло, пожалуй что, почти как предполагал Миша, но именно что почти. Небаба действительно его не перебивал, а только по ходу повествования все больше и больше по-нехорошему мрачнел и уж совсем по-волчьи отчего-то смотрел на своего протеже. А когда Миша дошел до описания посещения им прокуратуры, произошло и вовсе невероятное. Георгий Николаевич внезапно побагровел и, отбросив недокуренную сигару прямо на велюровую подушку дивана, тут же завонявшую гарью, вскочив с неожиданной для его лет прытью, набросился на Мишу. Схватив обалдевшего адвоката за воротничок рубашки обеими руками, Небаба протащил Мишу через всю немалую комнату к окну, тряся его за грудки с оголтелой яростью. При этом Георгий Николаевич брызгал Мише прямо в лицо цвыркающей слюной и орал:
– Гаденыш! Щенок! Крапивное семя! Пригрел паскудину на груди! Да я тебя!.. Живым отсюда не выпущу!
Потом резко оттолкнул, отбросил от себя Мишу, мешком осевшего на подоконник, и ринулся к телефонному аппарату.
– Быстро мне сюда Никитенко! И разыщите немедленно Карена!.. Немедленно, я сказал! – И уже обращаясь к Мише, Небаба злорадно выплеснул: – Допрыгался, гнида!.. Счас мы тебе кишки выпустим и ноги повыдергаем, тварь неблагодарная!
Но Миша не стал дожидаться осуществления озвученной угрозы, он уже успел осознать, что крепко влип, и потому взял ноги в руки. Как выскочил на бегу из гостиницы мимо встревоженных сотрудников и не предупрежденной еще, видимо, охраны, Миша Яновский не помнил. В себя он смог прийти только где-то на шоссе, в двадцати километрах от города, обнаружив, что сидит в мчащейся сломя голову собственной машине. Инстинкт самосохранения, спасая его, сработал сам по себе и продолжал гнать вперед и вперед. И все же следовало остановиться и хотя бы немного подумать. Миша с усилием затормозил «восьмерку» и тихо съехал на проселочную боковушку.
Ему хватило и пяти минут, чтобы понять – в город возвращаться нельзя, а жизненно необходимо оставить между собой и краевым центром по возможности больше километров. В бумажнике имелось несколько сотен долларов в их рублевом эквиваленте, бак был почти полон, документы тоже присутствовали в полном комплекте. Однако следовало поторапливаться с принятием решения, пока заботливые милицейские друзья «Волны» не перекрыли предусмотрительно дороги. Лихорадочно соображая и одновременно бессмысленно перебирая бумажки и визитки, Миша наткнулся и спасительно зацепился глазами за неожиданно выползший затертый клочок с сочинскими координатами бывшего студенческого приятеля Макса. Примет ли его Бусыгин, даже при крутом таинственном покровительстве, было неизвестно, но и выбирать как раз было не из чего. И через минуту «восьмерка» уже глотала пыль в южном направлении.
Поздно ночью, измотанный страхом и нелегким горным серпантином, Миша звонил в богатую дверь Максовой сочинской квартиры. Мише было уже наплевать даже на то, что его вычислили и откроет ему бандитская рожа со взведенным пистолетом в руке, лишь бы открыли и все наконец хоть как-нибудь закончилось. Но дома был мирный Бусыгин, он, собственно, и предстал перед Мишей на пороге. И даже совершенно по-детски обрадовался, кинулся обнимать и обслюнявил Мише всю щеку. Но Миша был рад и слюням.
Квартирка оказалась двухкомнатной и уютной, добротно обставленной, но с налетом легкой и заботливой розовой девичьей руки. Что предполагало наличие по меньшей мере подружки и несколько осложняло дело. Предположение оказалось верным с точностью до наоборот. Заботливая рука и впрямь была, да только не розовая, а нежно-голубая. Звалась она Сашком и была без тени смущения представлена гостю. Миша же был готов признать Макса хоть зоофилом, лишь бы тот не прогнал его поутру, узнав обстоятельства, приведшие давнего приятеля в его достаточный дом.
Поутру, за щедрым южным завтраком, Миша поведал «супругам» свою печальную историю. Макс охать и ахать не стал, а тут же развил бурную деятельность по спасению потерпевшего. У Миши сразу же отлегло от сердца, и отчасти вернулась прежняя уравновешенность и рассудительность. Прежде всего, заявил Макс, нужно спрятать машину, чтоб не отсвечивала. Натруженная «восьмерка» все еще куковала под окнами, но была настолько пыльной, что и сам черт не разобрал бы ни ее номера, ни цвета. А Сашок уже отбирал у Мишки ключи и собирался идти определять тачку в зимний бусыгинский гараж, который по летнему времени все равно пустовал, да для надежности еще хотел свинтить с «восьмерки» паленые номера. Макс же велел Мишке сидеть в квартире и не высовывать из нее носа, пока он, Макс, тишком не разузнает, как обстоят дела на Мишкином фронте. Миша и сам был готов сидеть за спасительными стенами хоть до второго пришествия, как угодно, лишь бы еще какое-то время пожить на белом свете. А со временем, как говорится, либо эмир умрет, либо ишак сдохнет. Каких чудес только не бывает... А потому Миша не терял надежды.
Сидеть пришлось долго, аж до самой поздней осени. Озверевший Карен метался от Кавказа до Ростова, ища следы сгинувшего бесследно предателя и обидчика. За это время Миша успел научиться отменно готовить, разбираться в философии Канта, Шопенгауэра и Декарта, труды коих невероятным образом были представлены в Максовой библиотечке, а также подучить английский в переводах букинистического издания Диккенса со словарем. После чего ишак все же сдох. Карен взорвался в своей шикарной японской машине от банальной «лимонки», заботливо брошенной в его приоткрытое для форсу окно свидетелем Петюней. Остался только эмир. Но Небабе, в связи с преждевременной кончиной «крыши», хватало своих проблем.
Тогда Миша опасливо и осторожно стал выползать на свет. Который, если говорить откровенно, он бы и в глаза не видел. Как и то большинство «честных» и «уважаемых» людей, на нем живущих. Макс и Сашок были о колыбели человечества примерно схожего мнения. Особенно Макс, возбужденно проповедовавший идею вооруженной организации всех голубых и утверждавший, что будь они тренированны и сплоченны, как те же «афганцы», хрен бы их, то есть гомосексуалистов, оскорбил или хоть пальцем бы тронул быкообразный и пошлый подонок. И тогда они с Сашком плевать хотели бы на окружающий их тошнотворный мир.
Миша пока не знал, а жалостливые его друзья не хотели пока говорить, что мама его еще летом скончалась в своей квартире от инфаркта, случившегося через неделю после его отъезда, когда, выбив дверь, к ней ворвался матерящийся и размахивающий пистолетом Карен со своими кавказскими дружками. Тем более что Карен уже пребывал в иных, более знойных мирах, и этот счет, увы, был закрыт. Миша же в сопровождении Макса и Сашка иногда выбирался вечерами в тихие кафе, иногда одиноко бродил по городу. Надо было хоть как-то определяться с работой и жильем и не обременять гостеприимную Максову шею, а поиметь совесть. Но куда было идти? Без денег, с волчьим билетом и отвращением к жирным, продажным хапугам, перед которыми все равно придется ломать шапку, чтобы худо-бедно прокормиться. Порой Мише хотелось удавиться где-нибудь в ботаническом саду на экзотической березе, но он пересиливал себя как мог и продолжал бесцельно думать и бродить по зимнему опустевшему городу.