Белый червяк по нему не полз, но связной света все равно отвлекся, стал искать его, переключился мыслями и, начисто забыв про дуэль, мирно уселся рядом с Буслаевым.
— Кстати, я собираюсь принять участие в Запретных Боях! Только Эссиорху — тшш! — ни слова! Этот мелкий завистник будет меня отговаривать! — упомянув об этом, Корнелий быстро взглянул на Дафну, надеясь, что отговаривать его начнет уже она.
Но Дафна смотрела на тучи. Зато Мефодий заинтересовался подробностями.
— Как, ты ничего не знаешь? Запретные Бои проходят раз в десять лет! Место боев держится в секрете, и часто в последний момент его меняют, чтобы невозможно было отследить. А начиналось все как тайные поединки темных стражей между собой. Постепенно начали подтягиваться и некоторые светлые.
— А Троил и Лигул? Они в курсе?
— Еще бы! В этих боях они теряют своих лучших бойцов. Поэтому бои и под запретом. Если поймают, участников и зрителей ждут серьезные неприятности: арест в Нижнем Тартаре для темных и столетнее лишение крыльев для светлых.
— Арей, конечно, бился, — задумчиво сказал Мефодий.
Мундштуком флейты Корнелий поправил очки.
— Ну разумеется! Мы с Ареем были одними из первых. Он и я. Я и он. Стояли у истоков движения. У нас была договоренность, невысказанная такая, на полутонах, что друг друга мы не трогаем… Открою тайну! Я скорее позволил бы себя убить, чем поднял бы флейту на старину Арея! Ни один темный не выдержит моей коронной штопорной маголодии!
— Угу, — буркнул Буслаев. — Если примотать его колючей проволокой к дереву на те полчаса, что ты целишься.
Дафна незаметно положила руку на колено Мефодию, призывая его не спорить. Корнелий никогда не врал. Он всегда искренне верил в то, что рассказывал. Другое дело, что каждый день он рассказывал что-нибудь новое.
— По правилам Запретных Боев ставкой в поединке служит все имущество побежденного: для светлого стража — это крылья и флейта. Для темного — дарх с эйдосами и меч. Иногда темный бьется с темным. Иногда — светлый с темным. Только светлый со светлым никогда, — продолжал Корнелий.
— Почему?
— А смысл? Во-первых, поединок всегда заканчивается гибелью одного из бойцов. Светлые не убивают своих. А во-вторых, зачем одному светлому стражу крылья другого?
— А дарх ему зачем?
— Ну, дарх-то можно разбить и выпустить эйдосы. Красивый поступок, благородный, если, конечно, тебя самого не нанижут на меч! — пояснил Корнелий.
В голосе у него впервые появилась озабоченность. Веснушки на лице побледнели и выцвели.
— Ну, тому, чьих маголодий боялся Арей, можно не опасаться, — невинным голоском пропела Дафна.
— Ну да… разумеется!
Успокаиваясь, Корнелий пальцем качнул свои бронзовые крылья. Правое было искривлено и покрыто нестираемой копотью. Связной света уверял, что повредил его на дуэли, однако, по версии Эссиорха, крылья застряли у Корнелия во флейте, когда он выковыривал ими оттуда кусок картошки. Сам Корнелий отрицал это с негодованием.
— А люди принимают участие в Запретных Боях? — спросил Мефодий.
— Нет!!! — поспешно ответила Дафна.
— Почему? — удивился Корнелий. — Хотя, что человек может поставить? Разве только… Ай! Она меня ущипнула! Вот эта вот!
— Кто? Я? Тебе показалось. Хочешь котика погладить? — Не дожидаясь согласия, Дафна принялась отлавливать Депресняка и тыкать его мордой в Корнелия. — Он так нуждается в ласке!
Связной света поспешно попятился, отмахиваясь от Депресняка флейтой с примкнутым штыком.
— Я бы сказал, в чем он нуждается, но защитники животных меня убьют! Ну все, ребят, без обид, но я пошел! Мне чудовищно пора!
— Куда ты? Останься! — крикнул Меф.
— Никак не могу. Я обещал Варваре найти неудачливую пиццу, от которой кто-нибудь растолстел бы! А так мы с Варварой согласны растолстеть вместо него!
— Хочешь сказать, ты украдешь пиццу? — коварно ужаснулся Меф.
— Я спасу чью-то фигуру, пожертвовав своей! Кстати, недавно я сделал великое открытие — Варвара меня любит!
— Правда, что ли?
— Да! Но сама этого не знает. Чисто женский вариант истинного чувства. Она считает, что мучается со мной, но в ее варианте это и есть любовь!
Корнелий шагнул назад, не заметив бортика, зацепился, взмахнул руками и с жалобным воплем ухнул вниз, пытаясь нашарить на шнурке бронзовые крылья. Мефодий и Дафной с беспокойством вгляделись в освещенный прожекторами пятачок. Пятна на асфальте было бы, конечно, не разглядеть, но люди, крошечные как муравьи, спокойно входили и выходили из подъезда. Значит, Корнелий все же сумел отправиться за пиццей.
Мне жаль ее, потому что, предвижу, она вечно будет несчастна. Она нигде не найдет себе друга и счастья. Кто требует от другого всего, а сам избавляет себя от всех обязанностей, тот никогда не найдет счастья.
Ф.М. Достоевский — Н.П. Сусловой (19 апреля 1865 г.)
Багров распахнул окно Приюта валькирий. Снаружи хлынул солнечный свет. Мокрый лист, влетев со сквозняком, приклеился к подоконнику. Матвей оглянулся. Ирка сидела в гамаке, свесив ноги. Лицо у нее было утомленное, под глазами круги. Она заснула только два часа назад, бегала, говорила о Бабане, пыталась устроить встречу с Мамзелькиной.
Хитроумная старушка от встречи уклонялась, но продолжала присылать бумажки, которые сыпались с потолка так активно, словно они жили в мистическом лесу под облетающим деревом смерти. Даже ночью Багров слышал, как листы продолжают падать, тихо шурша на полу. Это были выполненные заявки трудолюбивой Аидушки, которая и ночью продолжала свою работу.
— Что у тебя с шеей? — воскликнул Багров, когда Ирка, спрыгнув с гамака, подошла к окну.
— А что у меня с шеей?
— Кровь!
Ирка бросилась к зеркалу. Под ухом у нее были красные полосы — следы ногтей.
— Разодралась. Может, аллергия, нет? Или комара раздавила? Или это не так бывает?
Матвей молчал, тревожно поглядывая то на шею, то на Иркины губы. Накануне вечером он все-таки не удержался и поменял Ирке зуб. Теперешний был таким новеньким, с четкими уголками, каким бывает только совсем молодой, едва проклюнувшийся зуб, не знавший еще ни орехов, не пластиковых окончаний шариковых ручек. Он был настолько свежее своего соседа — тоже вполне еще хорошего и белого, — что сегодня Багров планировал поменять Ирке и прочие зубы, а заодно чуть подправить уши и, возможно, убрать привычку спорить по пустякам. Пусть Ирка на все вопросы отвечает только «Да, Матвей!», «Хорошо, Матвей!», «Как скажешь, любимый!», и не будет всех этих рожиц, вздохов и игры бровями.
Но это были еще не сложившиеся планы, а так, прикидки. Самое невероятное, что Ирка не замечала в себе никаких перемен. Очевидно, вместе с самой деталью менялось что-то и в сознании, и Ирке казалось, что так было всегда.