Сефтон Гамильтон ворвался в залу подобно шторму, обрушившемуся на злосчастный приморский городок. Он тут же стал спиной к камину, да так, что едва ли не полностью перекрыл поток теплого воздуха, и мы это сразу почувствовали.
— Виски! — рявкнул он вошедшему вслед за ним дворецкому. — Баркер, как насчет виски?
— Нет, спасибо, — ответил Баркер с едва уловимой улыбкой.
— Ага, — сказал Гамильтон, — бережем свои вкусовые сосочки? Чтоб были почувствительнее?
Баркер не ответил.
Прежде чем пригласить гостей к столу, Гамильтон сообщил, что площадь всего имения составляет семь тысяч акров и что он может похвастаться лучшими охотничьими угодьями в стране — если не считать Шотландии. В Сефтон Холле имеется сто двенадцать комнат, и в некоторые из них он не заходил еще с детских лет. Площадь крыши равняется полутора акрам — эта цифра особенно хорошо запечатлелась в моей памяти, поскольку именно таким был размер моего сада.
Напольные часы в углу зала пробили час дня. «Время начинать состязание», — заявил Гамильтон и решительно направился к двери, подобно генералу, уверенному, что войско, не раздумывая, последует за ним. И мы проследовали в столовую по коридору протяженностью не менее тридцати ярдов. И сели вчетвером за дубовый стол XVII века, за которым могло бы свободно разместиться не менее двадцати обедающих.
В центре стола красовались два графина георгианского стиля и две бутылки без этикеток. В первой бутылке было белое вино, в первом графине — красное, во второй бутылке — тоже белое, но более насыщенного тона, и во втором графине — красное, с рыжевато-коричневым оттенком. Перед каждым из четырех сосудов лежали белые карточки, и возле каждой карточки — тонкая пачка пятидесятифунтовых банкнот.
Гамильтон сел на свое место во главе стола, а мы с Баркером — лицом к лицу, в центре, напротив вина, так что Генри ничего не оставалось, как занять оставшееся место, на противоположном от хозяина конце стола.
Дворецкий позади Гамильтона, на расстоянии не более шага от спинки стула. По его кивку вошли четыре ливрейных лакея, неся первое блюдо. Перед каждым из нас появился глиняный горшочек с запеченной рыбой и креветками. Адамс, повинуясь кивку хозяина, взял первую бутылку и наполнил бокал Баркера. Баркер подождал, пока дворецкий, обойдя стол, нальет вина всем остальным сотрапезникам, и только после этого приступил к ритуалу дегустации.
Сначала он взболтал вино кругообразным движением, внимательно его рассматривая. Затем поднес бокал к носу и сделал короткий вдох. Чуть поколебавшись и с выражением удивления, набрал немного вина в рот.
— Хм, — сказал он наконец, сделав глоток. — Признаюсь, непростая задача.
Он снова принюхался, чтобы проверить свои ощущения. Затем окинул нас взглядом и с удовлетворенным видом улыбнулся. Гамильтон внимательно смотрел на него, чуть приоткрыв рот, но не произнося ни звука.
Баркер сделал еще один маленький глоток.
— Монтань Тет де Кювей 1985 года, — объявил он с уверенностью знатока. — Розлив Луи Латура.
Мы все посмотрели на Гамильтона, сидевшего с видом хмурым и недовольным.
— Верно, — сказал он. — В самом деле, розлив Латура. Только это все равно что сказать: кетчуп розлива Хайнца. А насчет года вы ошибаетесь, уверяю вас. Потому что мой отец умер в 1984 году.
Гамильтон оглянулся и бросил взгляд на дворецкого, как бы в ожидании поддержки. Выражение лица Адамса оставалось непроницаемым. Баркер перевернул карточку и прочел написанное: «Шевалье-Монтраше ле Демуазель 1983 года». И в изумлении уставился на карточку, явно не веря своим глазам.
— Вес не взят. Осталось три попытки, — провозгласил Гамильтон, демонстративно не обращая внимания на реакцию Баркера.
Лакеи собрали посуду после рыбного блюда и подали слегка приваренных куропаток. Пока сервировали гарнир и соус, Баркер не сказал ни слова. Он не отрываясь смотрел на стоящие перед ним две бутылки и графин и, казалось, не слышал, как хозяин дома называл Генри имена гостей, собирающихся приехать на следующей неделе на первую охоту сезона. Список гостей в целом соответствовал предложенному Гамильтоном составу идеального кабинета министров.
Баркер отщипнул пару кусочков куропатки, ожидая, когда Адамс наполнит наши бокалы. Потерпев неудачу в первом испытании, он почти не притронулся к рыбе и только мелкими глотками пил воду.
— Мы с Адамсом потратили почти все утро, выбирая вина для нашего маленького пари, — сказал Гамильтон. И добавил, не пытаясь скрыть своего торжества: — Будем надеяться, в этот раз вам повезет больше.
Баркер снова взболтал вино круговым движением. На этот раз вся процедура заняла у него больше времени. Он несколько раз вдохнул аромат вина, прежде чем поднести бокал к губам и сделать первый маленький глоток.
Его лицо озарилось улыбкой немедленного узнавания, и он сказал не колеблясь:
— Шато Ля Рувьер 1978 года.
— На этот раз год вы назвали правильно, но недооценили вино.
Баркер тотчас же перевернул карточку и с выражением недоверия прочел: «Шато Лафит 1978 года». Даже мне известен был этот кларет, один из лучших в своем роде. Баркер погрузился в глубокое молчание и стал отщипывать кусочек за кусочком от куропатки. Гамильтон наслаждался вином и, в еще большей степени, результатом первых двух таймов. «Сто фунтов в мою пользу и ничего президенту Общества любителей вина», — счел он нужным напомнить нам. Мы с Генри, смущенные, пытались хоть как-то поддержать разговор, пока не сервировали третье блюдо — лимонное суфле с добавкой лайма, весьма далекое от шедевров Сьюзен как по виду, так и по тонкости вкуса.
— Ну как, продолжим? — спросил Гамильтон уверенным тоном. — Переходим к третьему испытанию?
Адамс взял графин и стал наполнять наши бокалы. Я удивился, увидев, что, наливая Баркеру, он пролил немного вина.
— Неуклюжий болван! — рявкнул Гамильтон.
— Примите мои извинения, сэр, — сказал Адамс. Он стер салфеткой несколько винных капель со столешницы, глядя при этом на Баркера с выражением отчаяния — явно не по поводу пролитого. И пошел дальше вокруг стола, не произнося ни звука.
Снова Баркер совершил свой ритуал: взболтал вино, вдохнул аромат, сделал глоток. В третий раз ритуал длился еще дольше, и все это время Гамильтон нетерпеливо барабанил своими толстыми короткими пальцами по дубовой столешнице.
— Это сотерн… — начал Баркер.
— Любой дурак скажет вам это, — перебил Гамильтон. — Я хочу знать год и производителя.
Чуть поколебавшись, Баркер сказал ровным голосом:
— Шато Гиро 1976 года.
— Ну что ж, в постоянстве вам не откажешь, — заметил Гамильтон. — Очередной раз неверно.
Баркер схватил карточку и в полном недоумении прочел: «Шато д'Икем 1980 года».
Это вино мне никогда не доводилось пробовать, хотя название я и встречал — оно обычно завершает карту вин в самых дорогих ресторанах. Невозможно было понять, как Баркер мог ошибиться и не узнать этот шедевр виноделия.