– Конечно, – откликнулся Павелка. – Я давно это понял.

После чего на минуту воцарилось молчание. В конце-то концов, ничего сверхъестественного в этом не было. Павелка, видимо, действительно когда-то владел и успешно руководил огромным заводом. Я видел этот завод собственными глазами. Теперь он хотел то же самое создать и здесь.

– Вы, мистер Павелка, действительно считаете, что я обязан лететь туда за формулой? – спросил я.

– Ну конечно же! Естественно! – ответил он. – И побыстрее возвращайтесь. У нас много дел.

– Когда же я должен ехать?

– Видите ли, – сказал Канлиф, задумчиво глядя на стенные часы, – я стараюсь организовать все как можно быстрее, но боюсь, раньше пятницы вы улететь не успеете. Вчера мне из-за этого дела пришлось побегать.

– И сколько я должен там пробыть?

– Если вы полетите в пятницу, то в субботу поедете на завод и в воскресенье, после обеда, вернетесь обратно. В общей сложности неполных три дня.

«Неполных три дня… – подумал я. – Ну, это еще выдержать можно».

Позже я встретился с Маурой и рассказал, что было возможно.

– Ой, Николас, – взмолилась она, – постарайся вернуться вовремя, в воскресенье!

– Ну естественно! Я вернусь к чаю. И мы сразу же поедем.

– Я страшно боюсь, что нам что-то помешает! Я так жду этой поездки и встречи с твоей мамой, и всего остального!

– Не волнуйся, все пройдет как надо.

– Если сейчас что-то сорвется, это плохая примета.

– Ты просто дурешка, вот ты кто!

– Ты мне оттуда напишешь?

– Да я там и пробуду-то всего три дня!

– Целых три дня!

– И два из них я частично проведу с тобой.

– Все равно, напиши. Напиши из самолета. Потом – когда приедешь, и еще – на обратном пути. Чтобы я видела, что ты обо мне думаешь.

– А иначе ты мне не поверишь?

– Да нет же, Николас! Я очень тебя люблю. А ты меня любишь?

– Ни капельки…

– Нет, правда, Николас!

– Чуть-чуть.

– Сколько – чуть-чуть?

– Вот столько… И столько… И столько…

И эти «столько» затянулись надолго.

2

Утром в пятницу она пришла меня провожать. Канлиф, наверно, не был в восторге от этой затеи, но удержать ее я был не в силах. Когда мы входили в зал ожидания, я заметил, что он сидит напротив, в своей машине. В портфеле у меня был новенький «Норстранд», полученный от него утром. Я ему сказал, что боюсь, как бы Павелка не засунул в форзац угрожающее письмо. Но Канлиф меня высмеял: «Не волнуйтесь, мистер Вистлер! Брехливая собака не кусается. Туда вы ничего не везете. Главное – это обратный груз».

И правда, форзац был девственно чист. Если бы я не знал, что его так подготовили, что можно открыть и снова склеить, я бы в жизни ни о чем не догадался.

Маура не предупредила на работе, что опоздает, и вообще она была настроена от них уходить. Она молча цеплялась за мою руку, у нее было бледное, взволнованное лицо и большие остановившиеся глаза. Я чувствовал, что от этой мелодрамы у меня у самого мурашки бегут по спине.

Наконец мы, слава всевышнему, двинулись, и, когда уже стояли в очереди на автобус, она вдруг быстро меня поцеловала и что-то вынула из сумки. Оказывается, она принесла мне подарок, обернутый в коричневую бумагу.

– Что это? – спросил я.

– Книга. Чтобы берегла тебя от дурного глаза, – ответила она, слабо улыбаясь, и слегка подтолкнула меня вперед.

Еле удержавшись, чтобы не взглянуть на Канлифа, я сел в автобус и взмолился в душе, чтобы он наконец тронулся и Маура поскорее превратилась бы в пятнышко по ту сторону беды – подобно женщинам во время обвала в шахте.

Наконец он действительно тронулся. Я обернулся, помахал ей рукой и заметил, что Канлиф все так же торчит в машине. А потом все растворилось, и я уже сидел на своем месте и испытывал то странное посасывание в животе, которое неизменно сопровождает любой отъезд.

Мы были где-то неподалеку от Чисвика, когда я наконец открыл коричневый бумажный пакет – взглянуть, что же мне принесла Маура. И, еще не вынув книгу, уже догадался.

– О господи! – тихо выдохнул я.

– Простите, вы что-то сказали? – спросил мой сосед, огромный бизнесмен с сизым подбородком, роговыми очками и саквояжем.

– Нет-нет, все в порядке.

Но было далеко не все в порядке. Маура купила мне «Норстранд». Новенький «Норстранд». Человек, который всю дорогу таскает с собой «Норстранд», может вызвать подозрения, а может и не вызвать. Но если у него в портфеле целых два «Норстранда» – это уже другое дело. Очень возможно, что в моем номере, в «Словенской»; уже был обыск. И скорее всего, его обыщут еще раз.

Кроме того, я могу перепутать эти два экземпляра. Конечно, один из них можно пометить. Но лучше, гораздо лучше было бы избавиться от путеводителя Мауры, где-то его забыть, потерять.

Я попытался это сделать. Как бы заглядевшись в окно, я уронил пакет с колен. Но сосед с сизым подбородком тут же его поднял. Тогда я попытался запихнуть его под сидение, выходя из автобуса. Но через двадцать минут, когда мы уже направлялись к трапу, появился водитель автобуса с «Норстрандом» в руках.

Это был дурной знак. Все с самого начала пошло комом. Я запихнул ее «подарочек» в карман своего плаща и потом, не переставая, косился на это вздутие.

А когда мы пошли на посадку в Праге, у меня привычно свело желудок.

В гостинице «Словенская» меня ждал тот же номер, и со всех сторон встречали приветственные улыбки. Энергичный администратор очень радушно мне кивнул, знакомый служащий заулыбался, выпучив глаза, и получил свои чаевые. А на втором этаже меня с необъяснимым пылом встретил Джозеф.

– Как приятно снова видеть вас здесь, у нас, пан Вистлер! Уж никак не думали, что вы так скоро к нам вернетесь.

– Да уж, бизнес. Сами понимаете.

– Пан считает, что торговля начинает разворачиваться?

– Я очень надеюсь, Джозеф.

Войдя в номер, я принял душ. Знакомая процедура, а потом и привычная кружка пива среди все-то этого золотого и зеленого великолепия оказали на мой желудок живительное действие. Я вышел со своей кружкой на балкон и взглянул вниз, на Вацлавске Намести. Жара была, как в парилке. Недавно прошел дождь, но это ничего не изменило. Толпы все так же фланировали по солнцепеку. У телефонной будки стояла очередь, звякали несущиеся мимо трамваи. Внизу, вдалеке, Святой Вацлав шпорил своего железного коня. И Ленин на перекрестке взирал с пьедестала вниз, на свою паству. «РУКИ КАЖДОГО, УМ КАЖДОГО – НА ДЕЛО СОЦИАЛИЗМА!»