«Ленотр». «Людовик XIV». «Парки Версаля». «Первоначальные планы». «Первые чертежи». Я пробил десятки ключевых слов через artvalue.com, и сайт оповещал меня, когда интересовавшие меня объекты появлялись на аукционах. Несколько раз так и получилось, но я не нашел ничего, что касалось бы Аполлона или оригинальных рисунков Ленотра.
Я приехал в Бостон, и прошло еще несколько недель, прежде чем у меня появилась возможность снова вернуться к досье на Версаль. Я был занят нападками конкурентов на мою компанию, хоть я и отошел от непосредственного управления, чтобы посвятить все время благотворительному фонду. Паттмэн выходил из себя, увольнял людей и швырялся банками колы на совещаниях. Так что проблема Аполлона отошла на второй план и грозила превратиться лишь в воспоминание.
Но однажды утром накануне Дня благодарения в офис мне позвонила Сандра.
– Дэн, ты сейчас можешь говорить? Не мешаю?
– Ты, Сандра, никогда мне не мешаешь.
Сандра работает в «Контролвэр» лет сто и уже несколько лет руководит фондом, который основали мы с Амелией. Ты знаешь эту девушку! Микропроцессор в мочке левого уха! Ее я назначил заниматься запросами о финансировании. С тех пор как мы стали одной из самых влиятельных благотворительных организаций в мире, нас ими заваливают. В принципе основное направление нашей деятельности – борьба с бедностью, и мы же не можем помешать всем видам благотворительных ассоциаций, владельцам рушащихся замков или хранителям нищих музеев писать нам. Когда все знают, что ты можешь потратить шестьдесят миллиардов долларов, им хочется…
– Дэн, у меня тут гость из Франции. С заданием от министерства культуры. Речь идет о Версале.
Сандра знала, что эта тема меня интересует.
– Что именно они хотят?
– Говорит, что коллекционер-француз выставляет на аукцион в Париже небольшой сундучок в стиле буль, принадлежавший Людовику Четырнадцатому. Скорее всего, вещь покинет пределы Франции, если Версаль не найдет средств на покупку. Нужны меценаты. Нас это, в общем-то, не касается, но…
– Цена?
Сандра привыкла к моей манере говорить без обиняков.
– Восемьсот тысяч долларов.
Мелочь, само собой. Только вот я не имел ни малейшего желания отказываться от своей стратегии. Деньги моего фонда предназначены не для того, чтобы французские дворцы обогащали свои коллекции за мой счет. Но я мог предложить им эту сумму лично, не через фонд. В конце концов, речь идет о Версале.
– Проводи гостя ко мне.
Через час Пьер де Клавери сидел в моем кабинете. Лет сорок, большие очки, темно-синий костюм, белая рубашка, темно-красный галстук – идеальный вид высокопоставленного французского чиновника. Никаких диссонансов. Он пришел встретиться с Сандрой, чтобы представить ей проекты сохранения Версаля за счет меценатов. Говорит по-английски медленно, но неплохо, и совершенно не смущается из-за того, что находится в кабинете самого могущественного благотворителя в мире.
– Месье де Клавери, у меня есть полчаса.
Твой старый трюк, чтобы не дать совещаниям затянуться…
Клавери достал из дипломата фотографии и документы, которые доказывали подлинность этого сундучка. Едва ли больше обувной коробки, выполнен между 1685 и 1690 годами, мастер Андре Шарль Буль, с самого начал предназначался для версальского кабинета, в котором Людовик XIV хотел его поставить. Я рассеянно слушал рассказ. Два раза поговорил с Паттмэном по телефону о деле «Балко». В конце пятнадцатой минуты прервал своего собеседника.
– Послушайте, месье де Клавери, поступим проще. Я дам вам восемьсот тысяч долларов… если вы скажете мне, почему колесница Аполлона развернута в другую сторону.
Чиновник замолчал, положил документы на стол. Я ждал, что он сменит тему, вернется опять к своей коробке, что он засмеется. Но нет, Клавери сидел прямо, почти неестественно прямо.
– Колесница в другую сторону… Старая история. Многие историки брались за нее. И обломали о нее зубы, если позволите так выразиться, месье Баретт. Парк не раз перестраивался! – Он слегка улыбнулся, потом продолжил: – Есть только один способ узнать: найти старые, самые первые рисунки Ленотра. Но здесь все тоже не просто…
– Ведь все они уже проанализированы, разве нет? Они во Франции, в Национальной библиотеке или во Французском институте, так?
– Конечно. А вы знаете, что молодой исследователь, Пьер Боннор, нашел еще один план – тысяча шестьсот шестьдесят четвертого года? В хранилищах Национальной библиотеки…
– Да, я видел в его блоге. Он был атрибуирован некому Франсуа де Лапуанту, хотя, видимо, выполнен рукой Ленотра. Но это не начальный план, в нем нет ничего нового про Аполлона.
– Действительно так… Но это открытие доказывает как минимум одну вещь: нельзя исключить, что найдутся более древние – в частных коллекциях, архивах, старых музеях, чердаках… Особенно в Швеции.
В Швеции? На сей раз я замер. Почему в Швеции – непонятно.
– В Музее Стокгольма, – продолжил Клавери, видя мое изумление, – хранится самая большая коллекция рисунков Ленотра в мире. Может, среди них найдется рисунок, имеющий отношение к Аполлону? План части парка? Или там есть человек, который скажет, где надо искать?
– Откуда вы все это знаете?
Чиновник посмотрел на меня почти с вызовом, гордый от того, что может продемонстрировать знание французской истории. Прежде всего американцу.
– Несколько лет назад я работал в Лувре, – ответил он. – Мы обменивались многими произведениями со Стокгольмом. Но рисунки Ленотра остались там. Их не вывозят. Они слишком хрупкие.
– Но почему они там?
– Старая история. Внучатый племянник Ленотра предоставил шведскому архитектору доступ к рисункам мэтра. Он позволил сделать копии и даже вывезти оригиналы.
– Кто ваш человек в Стокгольме?
– Это вопрос на восемьсот тысяч долларов?
Говорил он медленно, а вот думал быстро.
– Вы все поняли совершенно верно, месье де Клавери.
Чиновник стряхнул кончиками пальцев невидимую пылинку с рукава пиджака.
– Страндберг, Катрин Страндберг. Хранительница музея.
На следующий день я распорядился сделать перевод денег для Клавери. И вылетел в Стокгольм.
Эмма вошла в номер несколько разочарованная, если не сказать обескураженная. От общения с Пьером всегда появлялось странное чувство незавершенности. Даже ничего не значащие разговоры, казалось, оставляли ощущение недосказанности. В прошлом, когда они несколько раз завтракали вместе, он ничего о себе не рассказывал. «Считай другом того человека, – говорила мать, – с которым можешь поговорить о том, что болит». С Пьером они никогда не говорили о сокровенном, как и о пустяках. Они, несомненно, могли бы быть друзьями, но он как будто определил между ними зону отчуждения. Конечно, сегодня вечером они стали немного ближе, но невидимая стена так и не исчезла.