Прибывшую опергруппу во главе с майором Андреевым он встречал на первом этаже. Поскольку опергруппа оказалась многочисленной, разместилась она на двух лифтах. За полторы минуты подъема Голованов успел сообщить только, что на крыше побывал «человек, похожий на генерала Паршина».
— Это уже не новость, — ответил Андреев. — Только что смотрели забавное видео с его участием. Ссылку на него, имя и логин нам скинул некто Бобер. Мы даже вычислили оператора. Странная компания: генерал, киллер и челочница, которая убивается по всякой фигне. Другая компания из пяти эморей в прямом эфире смотрела на все это безобразие.
— Точно — челочница, — подтвердил Алексей. — Камера в лифте запечатлела ее во время подъема. Уверен, что сохранилась и другая, когда эмо спускалась.
— Было бы неплохо, — дежурно отреагировал на это замечание майор.
— Часть данных не сохранилась.
— Почему?
Алексей Голованов не знал ответа на вопрос. Но объяснил испорченные видеоматериалы тем, что система видеонаблюдения сбоила, и тому были причины: это две пары кривых рук. Одни росли не оттуда у системного оператора, разворачивавшего софт, другие торчали из того же места у монтажников, которые провели кабели так, что на них шла наводка из силовых кабелей. Весь этот комплекс проблем время от времени играл на нервах у администрации и службы безопасности «Шпиля».
Майор рассредоточил своих людей на ремонтируемой части пентхауса и на крыше, и уже через несколько минут, обобщив полученные результаты, принял решение, озвученное им вслух:
— Объявим в розыск пендовку.
Андреев был уверен в двух вещах: та, которую он пренебрежительно назвал пендовкой, — случайный свидетель преступления — это раз, два — найти ее получится гораздо быстрее в статусе подозреваемой, нежели свидетеля. Пока он не стал затрагивать генерала Паршина, поскольку откровенно побаивался его связей в МВД. Объявив в розыск Немо, он как бы стимулировал генерала к ответному ходу, заодно давал ему подготовиться, может быть, даже замести кое-какие следы. Андреев не любил блатных подозреваемых. Мелкие связи раздражали его, крупные вязали по рукам и причиняли массу неудобств. Все это и другое понудило его к решению — поймать сначала мелкую рыбку по имени Немо.
Немо была в шаге от второго пояса седьмого круга, где, согласно общему замыслу ада Данте, ее ждали самоубийцы и моты, превращенные в растения. Но смерть другого человека в тот момент, когда она сама решила умереть, возродила в ней тягу к жизни. Она поняла ее высшую цену. За жизнь нужно драться, как дрался за нее незнакомый парень…
Его мертвые глаза показались ей такими живыми, что вышибли у нее из глаз слезу. Она с близкого расстояния увидела его лицо. Он походил на актера, скоропостижно скончавшегося на сцене — не успевшего досказать реплику, но сорвавшего с головы парик. Она, вспоминая ту жуткую маску, мысленно подкрашивала брови, наносила черную тушь на ресницы и тени — под глаза.
Да, она увидела грим на лице. Этот человек, которого убийца назвал Сашей Котиком, маскировался под блондина…
Ночь. Хриплое пение водосточных труб. Шум ливневых стоков. Плеск шагов по лужам. Шелест колес по мокрой дороге. Огни автомобилей. И все они казались Немо желтушного, болезненного цвета…
Беспрерывная вереница такси, волочащая за собой все пороки этого необъятного, перенаселенного города. Немо вдруг подумала о том, что эти машины теряют силу вдалеке от центра, оказавшиеся оторванными от общей стаи хищных, желтых в черную клетку ворон. А распотрошив свою очередную жертву, они снова слетаются в стаю, чистят перья и делятся впечатлениями на только им одним понятном языке стервятников.
— Эй, детка! Не хочешь прокатиться? Эй, я не шучу! У меня есть клиент под тебя.
Эмо показала в открытое окно такси средний палец и проартикулировала: «Фак ю!»
— Сука! — выругался таксист, перекрикивая голос шансонье, гремевший в салоне. — Тварь разукрашенная!..
Больше всего ей не хотелось домой. Дома ей придется врать, почему одежда в крови. Чтобы что-то соврать, нужно что-то придумать. Сейчас в голову ничего не лезло, а с ходу соврать — не получится. Еще больше расстроишь родителей. Пусть скажут спасибо, что осталась жива.
Вот пошлятина!..
Она не узнавала себя. Ей было тяжело сейчас, что виделось ей контрастом с другим настроением — когда она чувствовала себя легкой, как перышко, стоя на гребне небоскреба.
«Вместо меня умер другой человек, — как-то по-детски подумала она. — Значит ли это, что так было угодно богу? Интересно, церкви сейчас открыты?» Не кривя душой, она бы согласилась исповедаться… у католического священника, бросая взгляды на решетчатое окошко и представляя за ним усталого от вечных жалобщиков и нытиков священника, перебирающего четки. Сильный человек в исповеди не нуждается, уже по-взрослому рассудила она. Церковь — для слабых, уставших людей.
Она не знала, как ей поступить. Но кто мог дать ей совет? Кто мог закрыть глаза на ее слабость? Только равнодушный к ее душевным мукам. Но должен ли он быть заинтересованным в деле, в которое она вписала себя в качестве свидетеля?
Нужно идти в полицию, подумала она. Нужно настроить себя на этот трудный, но жизненно важный шаг. Нужно представить себе полицейского в белом халате — и щипцами: раз, и зуба нет, а значит, нет и боли.
Она решила выпить — для храбрости. Заодно купить сигареты.
Вымыв руки в луже и вытерев их о джинсы, Немо зашла в магазин. Бросив взгляд на долговязого охранника в мешковатой серой форме, пялившегося в телевизор, она выложила на прилавок сторублевку.
— Крепкое пиво и легкие сигареты, — сказала она кассиру, назвав марки товаров. И на выходе она, распечатывая пачку сигарет, встала как вкопанная. Она сто раз слышала дикторские штампы: «Нам только что поступило срочное сообщение» или «Нам поступило сообщение с пометкой „молния“». Молния. Это она сейчас сверкнула перед глазами Немо:
— «За совершение тяжкого преступления объявлена в розыск Анна Одинцова, 1996 года рождения. Вместе с группой лиц она нанесла побои клиенту гостиницы „Шпиль“, в результате которых тот скончался. На месте преступления опергруппа обнаружила рюкзак и смартфон, принадлежащие Одинцовой. Камера видеонаблюдения зафиксировала, как Одинцова поднимается на 34-й этаж, а через некоторое время — спускается. На руках и одежде заметны следы крови».
Немо обернулась. Как раз в это время по телевизору показали ее фото, сделанное с камеры наблюдения в лифте. Девушка помнила этот момент — она подняла голову и на несколько мгновений приковала свой взгляд к объективу видеокамеры. Любой психиатр, увидев выражение ее лица, сделал бы заключение в двух словах: аффект растерянности. Действительно, в те минуты Немо не понимала своего состояния и ситуации, ставших для нее необычными, с туманным смыслом.
Сначала робко, а потом настойчиво и громко продавщица окликнула Немо: