Эта трогательная парочка всегда была одета по моде семидесятых. Она – в зеленом кримпленовом платье, он – в сером поношенном пиджаке и коротковатых, но хорошо отутюженных брюках. На голове старика была надета соломенная шляпа. В руке старушки моталась сумочка.
Всякий раз, встречая их во дворе, Дайнека умилялась и с нежностью смотрела вслед, представляя себе, какую жизнь они прожили. Кем, например, был старик. Судя по неизменно присутствующему головному убору, он мог быть чиновником среднего ранга, не очень решительным, исполнительным и добросовестным. Но ей никогда не удавалось представить, кем была его жена. Наверное, потому что «оторвать» ее от мужа, даже гипотетически, не представлялось возможным.
Дайнека провожала их взглядом до тех пор, пока дверь подъезда не захлопнулась, едва не откусив зазевавшуюся сумочку. Потом отошла от окна и приблизилась к Джамилю. Вглядываясь в его лицо, пыталась представить, какое будущее ожидает их. И есть ли оно вообще. Будет ли их жизнь похожей на жизнь тех двоих, или уже завтра судьба растащит их в разные стороны, и ей останутся только воспоминания об этом любимом, отчаянном и красивом мужчине.
Тишотка внимательно наблюдал за хозяйкой. Потом, уже не надеясь привлечь внимание, опустил голову, вздохнул и лег у ее ног. Дайнека перевела взгляд на собаку. В доме находилось двое мужчин, которых нужно было кормить, и была только одна возможность сделать это.
Выбежав из квартиры, Дайнека быстрым шагом направилась в магазин. Это противоречило всем ее желаниям. Она прибавила шагу и залетела в «Стекляшку», едва не сбив с ног охранника. Тот испуганно отшатнулся, видимо, ожидая услышать что-то вроде: «Это нападение!» Но Дайнека, схватив на ходу корзинку, пронеслась мимо него.
Пролетая вблизи мясного отдела, она услышала, как усатый мачо окликнул ее, спросив, будет ли она брать мясо. Естественно, она взяла.
Как обезьяна, на ходу Дайнека цепляла и закидывала в корзину все, что попадалось ей на глаза. У самой кассы удалось воспользоваться замешательством покупательницы и проскользнуть без очереди.
Наконец она примчалась домой. Вбежала в гостиную, уронила пакеты. Потом прислонилась к стене и заплакала.
Диван был пуст.
Джамиль ушел. Она знала, что ему некуда идти. Он ушел потому, что боялся принести ей несчастье. Он боялся не за себя, а за нее.
В тусклом вечернем свете что-то блеснуло. На столе, аккуратно расправленная, лежала золотая цепочка. Это все, что ей от него осталось.
Дайнека сжала пылающее синим светом сердце, и ей показалось, что оно, как живое, пульсирует в ее руке.
Память не хранит время. Она уничтожает его. Остаются только куски жизни, которые мы называем воспоминаниями. Они хранятся каждый в своем особенном уголке и, единожды определившись, остаются там навсегда.
То, что случилось много лет назад, часто кажется близким, а то, что было вчера – не сразу вспомнишь.
Дайнека вывела свою формулу, которая объясняла и регламентировала этот процесс. Все зависело от ощущения счастья или несчастья, которое она испытала. По этому признаку все события ее жизни распределялись по полюсам: счастливые ближе к плюсу, несчастливые – к минусу. А те, о которых и вспоминать нечего, застревали где-то посередине.
Теперь ей казалось, что все, связанное с Джамилем, произошло лишь для того, чтобы опровергнуть ее теорию. События разворачивались стремительно и бесцеремонно, и это был не тот случай, когда всему есть предел и мера. Все перепуталось. Счастье и потери, горе и любовь, все было перемешано, не поддавалось точному определению и уже не могло быть извлечено из памяти по отдельности.
Спасая себя от депрессии, Дайнека продолжала существовать по принципу: «Все проходит, пройдет и это». Она привыкла доверяться судьбе, и это доверие часто ее выручало, помогая сохранять равновесие в самых сложных и неблагополучных ситуациях. Жить сегодняшним днем, жить теперь и сейчас, вот что объясняло все и давало силы жить дальше.
Дело шло к полудню, когда Дайнека снова вошла в бирюзовый особняк. Ей было грустно от того, что и этот короткий промежуток жизни безвозвратно ушел, словно его и не было.
Стойка, за которой она простояла все это недолгое время, пустовала. Спрашивать было не у кого, да и незачем. Она и без того все здесь знала.
Заглянув в первый же кабинет, махнула рукой Ольге. Та в ответ постучала пальцем по часам, давая понять, что скоро обед и они смогут поболтать.
Дайнека шагала по коридору и скоро уже стояла у кабинета Воланда. Секретарши на месте не было, и она, стукнув несколько раз костяшками пальцев, шагнула в открытую дверь.
– Здравствуйте. Можно?
– Заходите, Людмила.
Владимир Николаевич улыбнулся и, встав из-за стола, двинулся навстречу. Он выдвинул стул и пригласил ее сесть.
– Мне очень жаль, что вы у нас больше не работаете. Вы прекрасно справлялись со своими обязанностями. Словом, если когда-нибудь смогу быть полезен… Теперь о деле. Я должен передать вам то, о чем мы с вами говорили.
Воланд пересек кабинет и открыл шкаф. Было видно, как, вставив ключ, он набрал код и распахнул дверцу сейфа.
Дайнека подумала, что это как раз тот момент, когда приличные люди, уважая доверие, которое им оказано, отводят глаза. Она перевела взгляд на флотилию, которая на всех парусах уносилась в размытый оконный свет. Впереди парила «Суперба».
Спустя мгновение она поняла, что воздух вибрирует нервной дрожью, а пауза затянулась. Дайнека взглянула на Воланда. Тот как будто сделался ниже ростом. Стоял, не двигаясь, а когда повернулся, она поняла: случилось что-то ужасное.
Владимир Николаевич растерянно посмотрел на Дайнеку и кинулся к телефону.
– Я должен позвонить жене…
Дрожащей рукой Воланд не сразу набрал нужный номер. Лицо его выражало абсолютную растерянность, хотя было видно: он все еще на что-то надеется.
– Тамара, это я. Слушай меня внимательно… – Он говорил торопливо и по-домашнему просто. – Послушай… – И вдруг закричал, перебивая доносившийся из трубки голос: – Я сказал, послушай!
Воланд закрыл глаза, постоял так несколько секунд и заговорил уже спокойно, с расстановкой:
– Тамара, сейчас ты пойдешь в мой кабинет… Не клади трубку. Выдвинь верхний ящик стола, там лежит дубликат ключа от моего служебного сейфа. Да, с металлической пластиной вместо брелка… Что? Когда?
Воланд закрыл глаза. Успокаивая себя, перевел дыхание и вновь повторил вопрос:
– Когда он его взял? Это было при тебе? Когда он вернется домой? – И вдруг закричал: – Ты должна знать, когда возвращается домой твой сын!
Бросив трубку на стол, он тяжело опустился в кресло. Затем посмотрел на Дайнеку пустым взглядом.
– Извините, Людмила. Я позвоню вам, как только выяснятся некоторые обстоятельства.