А потом… Потом мы подружились.
Кажется, в театр она ходила только на оперу и на балет. Она не видела меня ни в одном спектакле! А из фильмов моих — только самые старые, советских времен. Уходя в театр, я оставлял для нее кассеты с записью спектаклей. А когда я возвращался — она задерживалась иногда, чтобы поговорить. С ней так интересно оказалось обсуждать роли… Совершенно далекий от нашего мира человек. Как от мира киношно-театрального, так и от современного мира вообще. Словно бы из другой эпохи она явилась. Даже не из времен моей мамы, а из времен бабушки. Я часто не понимал ее. Но даже это непонимание меня завораживало. Потом, когда я узнал историю ее взаимоотношений с дедом, латышским коммунистом, чокнутым фанатиком… Тогда я что-то начал понимать. Во всяком случае, я понял, почему она — такая. Но ее мышление, ее чувства — это для меня по-прежнему оставалось загадкой.
Иногда она меня даже пугала — некоторыми своими резкими высказываниями… Я понял, что она ужасающе принципиальна и в этой принципиальности нет ни грамма фальши. Раньше мне казалось, что я ненавижу твердолобых. Что мыслящий человек должен быть очень пластичным, должен уметь все понимать и ко всему приспосабливаться. Общаясь с Софьей, я вдруг ощутил, что в этой упрямой принципиальности, которую в прежние времена я и назвал бы «твердолобостью», есть что-то чарующее, некая особая прелесть… Мне с ней никогда не бывало скучно.
А еще — она казалась мне очень сильной. На нее всегда можно было опереться. И даже спрятаться за нее. Но, вместе с тем, она была абсолютно беззащитна. Именно потому, что не умела приспосабливаться.
Однажды — маму к тому времени уже можно было ненадолго оставить одну — я пригласил Софью на банкет по случаю премьеры нового спектакля… Я там не играл, но и без меня в нем принимало участие достаточно знаменитостей. На банкете совсем не было посторонних, только все «свои»: актеры, режиссеры, драматурги — и их спутники и спутницы. Ну, и несколько бизнесменов, без них теперь ни один банкет не обходится. Любая другая женщина была бы в восторге от возможности просто посмотреть на таких людей с близкого расстояния! А Софья попросила увезти ее, когда все только-только начали напиваться. И в машине заявила, что очень разочарована. Большинство знаменитостей оказались людьми неумными, невежественными, порочными и вульгарными. Что касается бизнесменов, один из которых попытался за ней приударить, приняв за фотомодель… Тут уж у бедненькой Софьи даже слов не хватило, чтобы выразить все свое отвращение к этим «недочеловекам». Тогда же я и узнал, что человек — это существо мыслящее, созидающее и приносящее пользу. А если человек не мыслит, не созидает, не приносит пользы, а только потребляет созданное другими, то он — «недочеловек». В эволюционной цепочке расположен сразу за червяком.
Честно говоря, мне все это не слишком-то понравилось и я даже решил, что надо завязывать с ухаживаниями… Незачем мне такая странная подруга. Но стоило мне вспомнить ее глаза! Ее улыбку при расставании! О, Господи… Со времен Венечки Лещинского мне не приходилось испытывать таких сильных чувств.
Кстати, уже тогда я понял, что Венечка должен стать моей самой страшной тайной. Она мне не простит такого разврата. Не просто посмеется надо мной, как поступила бы Нина Гзовская, не сделает знание объектом тайного шантажа, как это сделала бы Оля Кондратьева, — нет, Софья просто заклеймит меня позором на веки вечные! Впрочем, я и так не собирался говорить о Венечке ни ей, ни кому бы то ни было еще. Потому что он был моим самым сладким, самым светлым и, если хотите, самым чистым воспоминанием! Никто не был достоин прикоснуться к этому воспоминанию. Ни Софья. Ни даже мама. Никто.
Мы с Софьей были уже почти дружны, когда она попросила меня помочь Леше. Правда, мы еще старомодно называли друг друга на «вы», хоть и по именам, и Софья никогда не заговаривала со мной сама, только отвечала на мои вопросы — иной раз даже весьма подробно и откровенно. Но все равно наши беседы строились по принципу вопрос — ответ: спрашивающим всегда был я, отвечающей — Софья. То, что она сама заговорила со мной о Леше, уже само по себе сдвинуло наши отношения с некоей мертвой точки. И меня откровенно порадовало ее доверие.
А после того, как мы проделали все это…
О, Господи! Она смотрела на меня как на героя. Восхищенно. Но не снизу вверх, как Оля Кондратьева, а с гордостью за меня. Это было очень приятно.
И в ту же ночь, за руку приведя меня в свою квартиру, она впервые снизошла до близости со мной. Все свершилось на стареньком диванчике, на котором она спала, наверное, еще с подросткового возраста. Диван был узкий — я едва не сваливался с него, — и вдобавок он громко скрипел. Я все время боялся, что хилое ложе обрушится под нами. Но такого восторга и упоения я не испытывал со времен своей юности, с тех пор, когда, еще в Свердловске, познавал таинство телесной близости в гримерке нашей «детской» студии. Посвятила меня — как и других мальчишек — одна из руководительниц студии, Валентина Петровна. Она была не молода и не красива… Но, Боже мой, как это было восхитительно! Ни с одной женщиной после я не испытал такого экстаза. Ни с одной — кроме Софьи. Быть может, все дело в том, что Софья так же снисходила до меня, как и Валентина Петровна. Не бросилась в мои объятия, не отдалась, не обольстила — а именно снизошла. Как та — царственная, зрелая — к мальчишке-подростку. И чувствовал я себя — как мальчишка-подросток в объятиях прежде недоступной женщины, о которой и мечтать-то не смел. Но на этот раз было даже приятнее. Потому что я знал, что и как надо делать. Потому что я не боялся сделать что-нибудь не так.
Единственно, чего я боялся, так это — того, как дальше будет развиваться сценарий наших отношений. Какой она окажется наутро? Опыт подсказывал, что возможны всякие сюрпризы… И неприятные — в том числе.
Но, к счастью, обошлось без сюрпризов и неприятностей.
Проснулись мы ближе к полудню. Софья приготовила завтрак, мы поели, практически в молчании, лишь изредка перебрасываясь вялыми доброжелательными репликами. И разъехались к месту работы. Я — на репетицию в театр. Софья — ко мне домой, к маме.
Я довез ее до подъезда. Когда мы прощались, она заметила, что моей маме становится все лучше и совсем скоро сиделка ей уже не понадобится. Я оценил ее деликатность. Надо же… Оставляет мне путь к отступлению — вместо того, чтобы вцепиться в меня руками, ногами, зубами и прочими местами! А ведь я — завидный жених! А она — одинока! Выруливая за ворота нашего Дома на Набережной, я поймал себя на том, что улыбаюсь.
Давно уже я не чувствовал себя таким счастливым, как в тот день. Я пережил настоящее приключение, я сделал доброе дело, я помог нескольким хорошим людям вернуться к нормальной жизни, да еще и новую любовницу нашел — такую милую, неприхотливую! Впрочем, Оля тоже поначалу казалась милой и неприхотливой… Но Софья — она уж точно не умеет притворяться! И ей совершенно точно ничего от меня не нужно — ни протекции, ни жилплощади, ни денег — ничего! Кроме меня самого, разумеется.
И мама скоро выздоровеет…
И роль интересная…
Все было слишком хорошо.