Милиционеры предложили Анюте взять все необходимое из комнаты деда, заявив, что комнату будут вынуждены опечатать. Но Анюта не нашла в себе сил войти туда. Пришлось пойти мне — она попросила забрать из шкафа ее летнее пальто: погода становилась все более слякотной.
Комната напоминала бойню. Все было залито кровью! Я старалась не смотреть по сторонам, целенаправленно направившись к шкафу, который любезно распахнул передо мной милицейский эксперт в резиновых перчатках. Но все равно — краем глаза я заметила начерченный мелом на полу силуэт человеческого тела… И кровь, много крови!
Я схватила пальто и выбежала из этой проклятой комнаты.
Мы вместе со Стасом отвезли Анюту в больницу. У нее были знакомые в «Склифе», и ей разрешили остаться рядом с бабушкой на ночь. Утром Стас собирался за ней заехать. Он строго-настрого запретил ей выходить на улицу без сопровождения. Анюта послушно кивала. Я была уверена, что она скорее умрет, чем нарушит его распоряжения. Наконец-то кто-то решал за нее… Бедненькая, она так в этом нуждалась!
Оставив Анюту в больнице, мы со Стасом зашли в кафе. Чашечка кофе — пусть даже совсем дрянного, но зато горячего и сладкого — нам обоим была сейчас совершенно необходима. Чашечка кофе и немного коньяка.
Мы долго молчали. А потом Стас сказал:
— Я ведь полтора месяца ей не звонил… Она не хотела со мной говорить. И я понимал: надо ее в покое оставить. Не простит она мне, что Лешка погиб, а я жив остался. А сегодня — словно в сердце что-то ударило. Не мог больше. Хоть голос ее услышать хотелось. Позвонил, а она плачет… Она мне даже сказать толком ничего не могла. От милиции узнал, что случилось, когда в квартиру прорывался. Гады, гады… Господи, хоть что-то святое в людях осталось или нет? Я слышал, что грабят ветеранов ради орденов. Что маршала мертвого из могилы вытащили и мундир сорвали. Но так пытать старика?!! Они же его и паяльником… И чем только не… Мне парень рассказал, когда узнал, что я тоже из милицейских, из бывших. Старик ордена эти — кровью, на фронте!!! А они… Денег теперь получат.
— Стас, — прошептала я. — Стас… Раз ты не звонил Анюте полтора месяца… То ты, должно быть, и не знаешь…
— Что — не знаю?
— Она не говорила тебе…
— Она… Она замуж вышла, да? — испуганно спросил Стас.
— Нет. Не вышла. Просто Лешка… Он жив. Он нашелся. И Матвея Николаевича, наверное, не из-за орденов, а… Из-за Лешки!
И вот тут — в самый неподходящий момент — у меня из глаз хлынули слезы, и я заревела, я задыхалась от рыданий и очень долго не могла говорить, хотя побледневший Стас тряс меня за плечи и бормотал:
— Говори! Говори же! Ради Бога, Соня!
Мне пришлось выпить еще две рюмки мерзкого и страшно дорогого коньяка, прежде чем я смогла более менее связно пересказать Стасу события последних недель.
Из кафе мы поехали к Элечке. Нам еще предстояло рассказать Леше о том, что случилось с его родными. Я очень надеялась, что эту тяжкую миссию Стас возьмет на себя. И больше всего на свете мне хотелось выйти из машины и отправиться к себе домой, чтобы вообще не присутствовать при этом разговоре.
Леша
Звонок в дверь раздался уже ближе к вечеру, когда мальчишки были накормлены и занимались на полу с каким-то хитроумным конструктором: мне удалось уговорить их на пару часиков допустить меня к компьютеру, и я чуть ли не с головой залез в новые хитроумные программы, наконец-то видя практическое воплощение прочитанных накануне книжек. К счастью, компьютер в доме Рабиновичей был предназначен не только для игр, на нем еще работал Гришин дедушка, ведущий программист солидной фирмы, поэтому машина оказалась весьма навороченной и оснащенной самым современным программным обеспечением.
Так вот, прозвенел звонок, мальчишки тут же вскочили и помчались к двери, я крикнул им вслед, чтобы они обязательно спросили, кто там, и снова уткнулся в монитор. Честно говоря, я решил, что пришла с работы Элечка, ей давно уже пора было вернуться, однако в коридоре было подозрительно тихо: ни радостных воплей, ни смеха, ни грохота дверец стенных шкафчиков… Элечка не могла появиться столь бесшумно.
Я оторвался от монитора, повернулся к двери и прислушался. Я услышал чьи-то голоса, отрывистые фразы… вдруг узнал голос Софьи, зазвучавший на неожиданно высокой ноте, и вдруг — задрожавший и оборвавшийся.
Софья… Она не собиралась приходить сегодня… Она должна быть на работе… Она… плачет?!
Я развернулся на стуле, страшно жалея, что лишен коляски, но уже через несколько секунд дверь в комнату отворилась, и они вошли. Софья и…
Я не поверил своим глазам. Рядом с Софьей стоял призрак моего командира, убитого в том приснопамятном бою, Стаса Лещенко. Стас был в точности таким, каким я видел его в последний раз, — усталый, напряженный и даже одетый все в тот же пятнистый камуфляж. Ну что ж, если ко мне являются ангелы, почему бы не являться и призракам?
Только вот не было синего света и серебряных искр вокруг, командир мой прочно стоял на земле и даже отбрасывал тень…
Я закрыл глаза, открыл снова и — ничего не изменилось.
Черт побери! А почему я решил, что Стас убит?! Потому что чеченцы сказали — никто не выжил?!
— Леха… — хрипло проговорил Стас, тоже зажмурившись на миг, как будто, как и я, не мог поверить. — Ну ты гляди! И правда живой!..
Он подошел, и мы обнялись.
— Нас двое, командир? — спросил я его тихо. — Больше — никого?
— Пока двое… старшина, — ответил Стас так же тихо, и я почувствовал, как дрогнули его руки. — Но кто может знать… как оно на самом деле… Теперь я уже ничему не удивлюсь.
— Софья… мальчишки… — проговорил он, поворачиваясь к двери. — Оставьте-ка нас вдвоем.
У него был странный голос — глухой, тяжелый, как будто мертвый, а в глазах вместо радости от встречи — холод и пустота.
Софья поспешно схватила мальчишек за руки и уволокла из комнаты, а у меня вдруг заболело сердце, как будто его сжали раскаленными тисками… и в голове застучало: что-то случилось… случилось… случилось… Стас никогда еще не был таким, даже когда вез раненых в аэропорт и те умирали у него на руках, не дотянув до врачей всего-то ничего, даже когда справки писал в Москву о погибших и пропавших без вести, в эти страшные минуты он ругался, он проклинал чеченцев и генералов, он пил водку, но такого лица, таких глаз я не видел у него никогда!
Стас молчал, смотрел на меня и молчал, а я боялся спросить…
— Леша… — сказал он наконец. — Они убили твоего деда.
Мне показалось, что я ослышался. При чем здесь мой дед?! Кто его убил?! Мой дед вернулся с войны живым, от Москвы до Берлина прошел пешком, был дважды ранен, один раз тяжело, но — выкарабкался. Выжил. Кто мог его убить?!
Я нервно усмехнулся и покачал головой, я подумал, что война не прошла для Стаса даром, что он повредился рассудком. Он сумасшедший, поэтому у него такие глаза!