В толпе не раздалось ни одного протестующего возгласа. Мэр остался доволен этим, считая, что тем самым подтверждается его авторитет. Священник, однако, знал, что в зависимости от обстоятельств молчание можно трактовать как угодно, ибо не всегда оно есть знак согласия; порой оно свидетельствует лишь о том, что люди не способны быстро соображать и принимать решения немедленно. Так что если кто-нибудь в толпе будет не согласен, он очень скоро начнет терзаться угрызениями совести — зачем, дескать, я промолчал, ведь был против? — и последствия могут быть самыми печальными.
— Нужно, чтобы все были единодушны, — сказал священник. — Нужно, чтобы все сказали, принимают они это решение или нет, вслух — пусть Господь услышит, пусть Он знает, что в его воинстве — отважные люди. Тех, кто не верит в Бога, я прошу высказаться «за» или «против» открыто и прилюдно, чтобы все точно знали, кто что думает.
Мэру не понравилось, как выразился священник: он сказал «нужно», а лучше и правильней было бы — «нам нужно» или «мэру нужно». Когда все это останется позади, он восстановит свой авторитет, предприняв необходимые для этого шаги. Но сейчас он, как опытный политик, предоставил падре возможность действовать и проявить себя.
— Итак, кто согласен?
Первое «я» произнес кузнец. За ним, чтобы всем показать свою неустрашимость, громко повторил это слово мэр. Один за другим люди на площади громко говорили, что согласны, и так продолжалось до тех пор, пока не высказались все. Одни соглашались, потому что хотели, чтобы собрание поскорее окончилось и можно было вернуться домой; другие — потому что думали о золоте и о том, что, внезапно разбогатев, немедленно покинут Вискос; третьи — потому что представляли, как пошлют денег детям, живущим в больших городах, чтоб те не стыдились перед друзьями. И никто, в сущности, из собравшихся не верил, что Вискос обретет былую славу, и все желали богатства, которого всегда, по их мнению, заслуживали, но которым никогда не обладали. И никто не сказал: «Я — против!»
— В нашем городе 108 женщин и 173 мужчины, — продолжал священник. — В каждом доме имеется одно, по крайней мере, ружье, поскольку местная традиция предписывает чтить искусство охоты. Пусть завтра утром каждый принесет в ризницу ружье с одним зарядом. Нашего мэра, у которого несколько ружей, я прошу захватить одно и для меня.
— Никогда мы не согласимся кому-то там отдать наши ружья, — закричал из толпы один егерь. — Ружье — это святыня, ружье — штука прихотливая и чужих рук не терпит.
— Дайте мне закончить. Я вам объясню, как производится расстрел. Выделяют для этого полувзвод — семерых солдат, которые и должны привести в исполнение смертный приговор. Семерым солдатам дают семь ружей; из них шесть заряжены боевыми патронами, а одно — холостым. Одинаково воспламеняется порох, одинаково звучит выстрел, но в холостом патроне нет свинцовой пули, которая должна вылететь из дула и поразить осужденного.
Солдаты не знают, кто из них стреляет холостыми. Каждый считает, что именно он, и потому ответственность за смерть этого человека возлагает на своих товарищей, которые никогда прежде не видели казнимого, но обязаны по долгу службы стрелять в него.
— Никто не считает себя виноватым, — произнес молчавший до сей поры латифундист.
— Вот именно. И завтра я поступлю так же: из 87 патронов свинец извлеку, а в остальных — оставлю. Все выстрелят залпом, но никто не будет знать, есть в его ружье настоящий заряд или нет. И таким образом каждый из вас сможет считать, что не виноват.
Люди на площади уже порядком устали, и потому слова священника были встречены общим вздохом облегчения. Все встрепенулись и приободрились, словно все предстоящее потеряло свой трагический смысл, превратившись в безобидное кладоискательство. Каждый из мужчин Вис-коса был уверен, что уж ему-то непременно достанется ружье с холостым зарядом и он не будет повинен в смертоубийстве, а всего лишь примкнет к товарищам, захотевшим вытянуть родной город из трясины. Все оживились — наконец-то в Вискосе развернутся новые и значительные события.
— Можете быть уверены, что уж мое-то ружье будет заряжено по-настоящему. От самого себя я прятаться не могу. А от своей доли золота я отказываюсь, на то есть причины, — сказал священник.
И снова мэру не понравились ни сами эти слова, ни то, как они были произнесены. Падре дал понять жителям Вискоса, что он — человек мужественный и благородный, притом способный на самопожертвование и прирожденный лидер. Если бы на площади была жена, она наверняка бы сказала, что священник метит в мэры и на следующих выборах выставит свою кандидатуру.
«Ничего-ничего, подождем до понедельника», —подумал он. В понедельник он собирался издать декрет, который наложит на церковь такой налог, что священник принужден будет покинуть город. Поделом ему, раз он — единственный, кто не хочет разбогатеть.
— И кого же мы… — спросил кузнец.
— Я приведу жертву, — отвечал священник. — Я сам займусь этим. Но со мной должны пойти еще трое.
Охотников не находилось, и тогда он сам выбрал троих крепких мужчин. Лишь один из них начал было отнекиваться, но остальные покосились на него, и он тут же согласился.
— А где же мы совершим жертвоприношение? — осведомился латифундист, обращаясь к священнику.
Мэр почувствовал, что стремительно теряет свой авторитет и надо немедленно восстановить его.
— Здесь я решаю, — сказал он, с ненавистью глядя на латифундиста. — Нельзя обагрять кровью землю Вискоса. Казнь произойдет завтра, в это же время, у кельтского монолита. Захватите с собой фонари, лампы, факелы, чтобы видно было, в какую сторону направить ружья.
Священник слез со стула, показывая, что собрание окончено. Женщины снова услышали топот многих ног по мостовой — мужчины возвращались по домам, что-то пили, глядели в окно или в изнеможении сразу валились на кровать. Мэр встретился со своей супругой, и та рассказала ему, чего наслушалась у Берты и какого страху натерпелась. Обсудив вместе с хозяйкой гостиницы каждое произнесенное старухой слово, обе дамы пришли к выводу, что все же она ни о чем не подозревает, а думать иначе заставило их поначалу испытываемое ими чувство вины. «Все это вздор, вроде россказней о проклятом волке», — добавила жена мэра. Священник же вернулся в церковь и молился там до утра.
Шанталь пила кофе и ела хлеб, купленный накануне, — по воскресеньям булочник не приезжал. В окно ей было видно, как жители Вискоса выходят из своих домов с охотничьими ружьями. Она приготовилась к смерти, поскольку постоянно думала о том, что выбор может пасть на нее, но в дверь к ней так и не постучали — люди шагали мимо, заходили в ризницу и покидали ее с пустыми руками.