– Полиция – это цветочки! – его жена почти повисла у него на руке. – Моя месть была бы куда страшнее! – и она выразительно и звонко щелкнула белыми зубками. Даниэль в ужасе попытался вырваться, свободной рукой прикрывая оголенную шею.
А Мария мчалась по улице, не осознавая, куда и в какую сторону. В ее голове звенели последние слова Даниэля: «Не поливаешь!» «Какое его дело?! Они мои, что хочу, то и делаю!», а потом: «А почему действительно не полила? Неужели все это время они стоят без воды?! Или, может, все-таки?.. Да нет, не поливала. Ну как же я так, ведь так нельзя! Они-то ведь хотят жить! И зависят только от меня. Тут он прав! Но при чем здесь знакомые и родственники? У меня горе, мне не до них! Хотя… У них ведь тоже! Хоссе ведь родной брат Даниэля, ему ведь тоже тяжело! А мать, а отец?!»
Мария даже остановилась на мгновение, осознав, что виделась с ними только на похоронах. «Ведь для них он вообще самый родной и близкий! Как же я о них забыла? Кажется, они хотели со мной увидеться? Как глупо и нехорошо! Надо к ним поехать! Сегодня же! А куда это я несусь? Ах да, в полицию!» Она остановилась и с удивлением заметила, что находится возле своей фирмы, почти возле самых парадных дверей. Через огромные стекла был виден охранник, который уже стоял у дверей, готовый их открыть, как только она подойдет поближе. Он деликатно посматривал в ее сторону, явно не решаясь выйти на улицу к ней навстречу. «Сотня людей! – вспомнила Мария. – Ну не сотня, а всего девяносто шесть человек! Но… Все-таки… Они ведь действительно зависят от меня, а я о них забыла!» Она вспомнила, сколько лет было потрачено на создание фирмы, как долго она подбирала и складывала коллектив, какие у всех прекрасные отношения не только на работе, но и после. «Ведь они мне тоже как семья! Большая дружная семья!» И она быстрым шагом вошла в моментально распахнутые перед ней двери.
Через пару часов она позвонила на мобильник Даниэля.
– Привет! Ты еще в городе?
– Да! Я тут с женой, надо было кое-что купить, – последовал настороженный ответ.
– Вы бы не могли меня захватить с собой, – попросила Мария. – Хочу увидеться с мамой и отцом.
– Даже не знаю… – в задумчивости ответил Даниэль.
– Что такое, почему? – она даже заволновалась.
– Да вот, ушел в подполье, – стал объяснять он. – Приходится скрываться от полиции.
– Да брось ты! – все поняла она. – Как-нибудь разберемся между собой, – и миротворчески добавила: – По-семейному.
– Хорошо! Мы будем у тебя через час! – потом не сдержался и все-таки добавил: – Если это, конечно, не ловушка!
Так Мария-Изабель вернулась к жизни. Но печаль всегда неизгладимо присутствовала рядом с ней. Она забыла, что такое смех, а если и улыбалась, то только по случаю, из обязанности, да и то крайне редко. Она совершенно перестала совершать любые поездки для отдыха и не выделяла себе времени для праздных прогулок. Все, даже малейшее свое свободное время она посвящала какому-нибудь занятию, чаще всего связанному с ее работой. Она старалась как можно больше себя выматывать, чтобы, придя домой, без сил свалиться на кровать и сразу уснуть. А с утра, лишь открыв глаза, моментально находила с десяток причин для того, чтобы вскочить, даже в выходные, и загрузить себя работой.
Потому что она боялась оставаться наедине со своими мыслями. Она, так реально смотрящая на все в своей жизни, соизмеряя все только с действительностью, с растерянностью и даже с ужасом стала замечать за собой, что начинает жить в каком-то вымышленном и несуществующем мире. Особенно по ночам, когда ее вдруг одолевала бессонница.
Виной тому была сказка-фантазия, рассказанная ей Хоссе в самом начале их совместной жизни.
«Какой смысл был ему заставлять меня о ней вспомнить именно после того, как с ним что-нибудь случится? Или, если вернее, после того, как он умрет? Он ведь был очень добрый и страстно меня любил. Он бы не захотел моих лишних терзаний и мучений, которые я бы получила, после того, как его не станет. Значит, все-таки была у него какая-то уверенность в том, что он мне рассказывал, ну хотя бы мизерная, хотя бы мало-мальски осуществимая и возможная!
Но как поверить в то, что я помню? Это же не нереально! Такого не бывает! Но все-таки допустим… Но это же мне претит! Я не могу допускать невозможного! А если все-таки попробовать и подойти ко всему этому с самой реальной точки зрения? Если, конечно, забыть, что все это сказка, бред… Ладно, забудем! Что я имею? Даже если поверить в то, что он говорил, то первое: он обещал вернуться очень скоро – день, два, ну пускай через неделю. Но ведь никто ко мне не подходил! Никто, никто! А уж тем более с обещанными объяснениями. А если бы подошел? Готова ли я узнать в совершенно чужом и незнакомом мне человеке моего… любимого? Неужели мне бы удалось догадаться и почувствовать – это он?! Скорей всего, да! Я бы, наверное, поверила ему с первых же фраз. Если бы это был он, то он знал, что и как мне рассказать. А удалось ли бы мне забыть о чужих руках, глазах да и всем теле того человека, в разум которого он бы вселился? Опять-таки – скорей всего, да! Наверное, это было бы очень трудно, но Хос…..мой любимый смог бы это сделать без особого труда.
Тогда возникает вопрос: где же он? Почему не идет ко мне, зная, в каких я горе, печали и тоске?
На этот вопрос есть только два ответа! Первый: он попал под влияние более сильного, гитодуального разума и не может им управлять вообще или так быстро и действенно, как ему хочется. И второй ответ: все это нереальная сказка, выдумка и безрассудная фантазия, непонятно для чего рассказанная мне покойным Хоссе.
Исходя из этого, можно сделать лишь два вывода. Если верен первый ответ, то надо набраться терпения и ждать. Ждать, надеясь на чудо, никому и никогда о нем не рассказывая и загнав это ожидание в самые дальние и потайные уголки своего сознания.
Если же верен второй ответ, то надо смириться и нести свой крест по жизни мужественно и стойко, не забывая обо всех тех, кто меня продолжает любить, и обо всех тех обязанностях перед обществом, о которых я всегда любила высокопарно выражаться!»
И Мария-Изабель, набравшись терпения, смирилась. Смирилась со своей тяжелейшей утратой. Но где-то в самой глубине души сохранила тончайшую нить надежды на какое-то чудо или нечто подобное.
Но время шло. Недели, месяцы и даже годы. И от тончайшей нити надежды не осталось ничего, ну почти ничего, а вернее, только призрачная память.
Уже прошло три с половиной года с тех пор, как Мария стала жить одна. Ее жизнь, если можно так выразиться, нормализовалась, то есть обрела некую стабильную однообразность. Работа, занимающая все ее мысли и время, шла очень успешно, и это было единственное, что доставляло Марии радость и удовлетворение. Ну, еще, пожалуй, нечастые визиты ее друзей и близких родственников. Были, правда, и шумные, веселые презентации или показы мод, в которых она участвовала со своими моделями одежды, но на них она чувствовала себя не в своей тарелке и смотрела на них с чисто практической точки зрения. Они были необходимостью, и не больше.