— Должно быть, это огорчит вас, сын мой, но я совершенно ничего не понял из того, что было вами сказано. Какой венец? Что за лицо? Какие, позвольте узнать, камни?
Физиономия мастера Элигия удивленно вытянулась.
— Но как же?! Ваш человек, тот самый, что нынче утром скончался в храме, заказал мне его от вашего имени и даже оставил задаток!
— Это не был мой человек, — раздраженно поморщился кардинал и повернулся спиной к посетителю. — Я видел его несколько раз, но с тем же основанием и вы можете считаться моим человеком.
— О, я бы почел за честь служить вам, — словно не поняв, о чем речь, закивал мастер. — Я всегда рад оказаться вам полезным. Но если не вы, тогда кто же? Может, кто-то по вашему поручению? Я ведь получил задаток, хороший задаток, и видел камни своими глазами! Прекрасные, доложу вам, камни! Такие, будто солнечный свет обернулся вдруг восхитительными ювелами. [10]
— Говорю же, я ничего такого не заказывал.
Мастер Элигий со вздохом почесал затылок.
— Как странно. Я ведь и сам подумал, для кого бы вдруг во франкских землях понадобилось делать новый венец? Венец кесаря я изготовил совсем недавно. А кому же еще такой носить? — Он демонстративно нахмурился, собрав морщины на лбу глубокими складками. — Но мне вот что подумалось: а что, если венец сей вовсе не для живого человека?
— Как это? А для кого же?
— Для покойного государя. Может, если не вы слугу прислали, так о том майордом Пипин распорядился, якобы от вашего имени?
— От моего имени? Но зачем?! — удивился кардинал.
— И я так себя спросил — зачем бы вдруг? А нынче днем, как слушок пополз, так ясно стало. Все сходится.
— Говорите толком, сын мой! Что сходится?
— Мне так рассказывали, — Элигий понизил голос до полушепота, — что нынче кесарь наш об отце своем с вами говорил. Что, мол, не простой он был человек, а самый настоящий святой. Вот я и подумал: а что, как мессир Пипин о том еще вчера знал и позаботился, чтобы вы загодя венец сей обрели, дабы он стал знаком почитания нашего доброго святого короля Дагоберта.
— Погоди-погоди! — оборвал его кардинал. — Как можно величать его святым, ведь это еще далеко не решено?
— Господи, прости меня, грешного! — перекрестился золотых дел мастер. — То, конечно, не мне о том судить. Человеком он был незлобным и к народу добрым. И Господа нашего чтил. А что до чудес, кои святые во славу веры совершают, то при земной-то жизни не до того ему было.
Я вот как думаю: уж так покойный Дагоберт и страну, и сына любил, что теперь, небось, глядит с небес и сокрушается, видя, какая беда грозит его отечеству. И лучшей защиты этому краю не сыскать. Ни от абаров, ни от злых изменников. И то сказать, разве не чудо — появление в наших землях храбрых нурсийцев, жизни своей не жалевших ради спасения юного кесаря? Если так, то глядишь, и новые чудеса не заставят себя ждать.
Лицо кардинала Бассотури просияло.
«А ведь верно! Если Дагоберт II неким чудом спасет от нашествия свои земли, да что там — весь христианский мир, кто же осмелится возвысить голос против его святости? Конечно, Пипин будет недоволен таким поворотом дела, но с другой стороны, если в истории с венцом он и впрямь действовал от моего имени, иметь с ним дело становится опасно. Сегодня он заботится о пользе нашего общего замысла, а завтра? Что он решит сделать завтра, не стесняя себя в выборе средств?!
А вот мастер не глуп. Пожалуй, его стоит приблизить к себе. Через него и с мальчишкой Дагобертом можно будет договариваться без лишних свидетелей. Надо думать, Элигий вхож к нему».
— Ты подал мне хорошую мысль, — наконец любезно кивнул он. — Благодарю тебя. Я готов посмотреть, каким венцом матерь наша Церковь при необходимости может увенчать нового чудотворца.
— А как же камни?
— Ты сможешь выбрать любые, какие сочтешь нужным.
Всякому известно: зверь ест один раз в день, человек — два, и только ангел небесный питается трижды. У прислуги в богатом доме жизнь почти ангельская — после общей трапезы за господским столом остается еще столько всего, что наесться можно на два дня вперед. Стол, предназначенный для слуг в доме легата, был старый, многократно скобленный, темный от времени. Пожалуй, ему было не меньше ста лет. Сделан в ту еще пору, когда тарелки даже за господским столом не подавались, вместо них просто делались углубления в столешнице.
Было шумно. При зыбком свете восковых свечей здесь весело пировали те, кто не забивал себе голову проблемами Церкви и государства, чья задача была накормить и почистить коней, подать на стол господину, постелить ему постель и сопровождать в походе. У дальнего конца стола сидели гости: четверо слуг — могучих охранников золотых дел мастера Элигия.
А уж совсем у двери робко жался несчастный овцепас, похоже растерянный от обилия галдящего, отпускающего шуточки народа. Он то и дело кивал и вымученно улыбался, раз за разом бросая в рот кусочки лепешки с сыром и запивая их водой. Никто и не заметил, как за плечом у него появилась хитрая физиономия поваренка. Мальчишка быстро оттянул назад ворот рубахи несчастного и бросил туда мышь.
Под общий хохот бедолага вскочил, стараясь вытряхнуть обезумевшее от страха существо, и в тот же миг, развернувшись, успел влепить мощную затрещину шустрому озорнику. Один из сидевших рядом силачей попытался было схватить его за руку, чтобы остановить расправу. Но не тут-то было. Сноровисто выдергивая из-под кушака рубаху, нищий беженец вдруг резко вывернулся и стукнул пяткой грозного заступника аккурат промеж ног. Тот с ревом осел под стол. Его товарищи без промедления бросились на выручку. Драка была стремительной, результат неожиданным. Выходцу из предгорий Монтенегро наконец удалось сдернуть одежину, выпуская на свободу визжащую от страха мышь, одновременно умудрившись стегнуть воротом одежды по глазам одного из нападавших. Еще мгновение — рубаха захлестнула горло третьего. Чабан крутанулся, открывая телом стража входную дверь, и бросился наутек.
— Ядрен батон! — прокомментировал Лис. — Сдается мне, шо наш пасторальный овцевод с самого детства баранам рога отшибал. И не только четвероногим.
— Вы видели, господин инструктор?! — возбужденно кричал Бастиан. — У него на груди медальон!
— Видел, мой мальчик, видел.
Если вокруг пахнет жареным — запаситесь вилкой.
Ватель
Весть о странном происшествии в особняке кардинала Бассотури сначала медленно, затем все быстрее расползалась по городу. Могучие стражи мастера Элигия в Париже были известны всякому, и потому человек, который играючи отбился от них и вдобавок умудрился бесследно испариться из резиденции папского легата, вызвал множество толков и пересудов. Наиболее проницательные твердили, что этот ничтожный овчар на деле — абарский лазутчик, и, стало быть, все его россказни — не более чем уловка, дабы запугать храбрых франков. Множество нелестных слов звучало и в адрес самого кардинала, пригревшего на груди эту ехидну в человеческом облике.