Яков Иванов, сын Петров, служитель из бессрочно отпускных рядовых, и был последним, кто видел живым иеромонаха Иллариона.
Он же был первым, кто увидел святого старца мертвым.
Поначалу солдат сильно удивился. Как так: вся братия уж в церковь к заутрени потянулась, а святой старец и не думает вставать. Неужто проспал? Быть такого не может. Такого и не было за все те десятилетия, что провел Илларион в обители.
Захворал, однако. С вечера маялся. Ишь ты, в хладе, говорит, лечение.
На том Яков покачал головой, – бросил полешки возле кельи Иллариона и пошел по другим делам. Покуда братия молится, ему надо было протопить печи в многих кельях…
Пришло время обедни. Среди братии слушки пошли – заболел совсем Илларион, коли к обедне не выполз из кельи своей.
Старцы мыслью медлительны, у них вся воля в молитвы уходит. А Яшке, раненому во многих кампаниях, приходится душу делить между молитвенной чашей и чашей с белым хлебным вином. У него сила в характере не извелась. Ему и решение принимать…
Набравшись духу и будучи готов в любую минуту услышать раздраженный фальцет Иллариона, Яков подошел на цыпочках к двери и заглянул в замочную скважину.
И в ту же секунду своды древнего здания Псковского мужского монастыря отразили сполошный крик Якова Петрова:
Убили!
К нему уж бежали, сколь позволяли годы, болезни и длинные полы ряс, иеромонахи, выскочившие из соседних келий.
В конце коридора появилась и грузная фигура настоятеля монастыря Мисаила.
Что? Кто? Кого? За что? Где? – слышались со всех сторон вопросы.
Убили! Убили! Убили! – знай вопил Яков, широко распахнув щербатый рот, не досчитывающий множества зубов, частично выбитых неприятельскими прикладами в баталиях, а частично и собутыльниками в псковских трактирах.
Не видя никого вокруг, Яков бежал по коридору с криком:
Иеромонаха Иллариона убили враги.
Пока не уперся в могутную грудь покоившуюся на ещё более могутном чреве настоятеля Мисаила.
Не верещи, – укорил настоятель старого солдата. – Ты прямо глаголь: кто, где, кого, за что?
Вашество… Отец благочинный… так, значит, тут такое дело, – убили иеромонаха Иллариона.
Откуда точно ли знаешь?
Точнее некуда. Глянул я в замочную скважину кельи, чтоб, значится, узнать, чего это иеромонах ни к заутрени, ни к обедне не идет…
Я и то думаю, чего, – пошамкав полными, сочными губами благочинный, – гляжу это, – нет Иллариона ни на заутрени, ни на обедне… А я ему ещё с вечера дал панагию целебную и драгоценную, со своей, можно сказать, груди снял. Не пожалел, – значит, для его исчисления, – спокойно рокотал баском благочинный, поясняя братии свой благородный поступок и словно ещё не постигнув разумом, что иеромонах убит. В его монастыре.
Постой, – наконец дошло до настоятеля. – Кто убит?
Иеромонах Илларион.
Где убит?
В своей келье.
Когда?
Я так полагаю, что ночью. С утра не откликался.
Так что ж мы тут стоим. Зовите казначея, зовите иеромонаха Авксентия. Да поскорее к келье, надобно открыть её. И впрямь убитый он, или тебе, аспиду окаянному, спьяну показалось? Ох, не бросишь пить дьявольское зелье (тут он, словно что-то вспомнив счел необходимым пояснить) в таком количестве – от церкви отлучу, епитимью наложу, анафеме предам.
Паника началась в лавре. Кто бежал слева направо за отцом казначеем, чтобы тот пришел с ключами от келий, кто бежал, справа налево за иеромонахом Авксентием славящимся лекарскими талантами, кто спешил в монастырскую церковь, чтобы положить поклоны своему святому и тем отсрочить свою собственную смерть, – известное ведь дело, смерть, как и болезнь, штука заразная…
Все крестились истово, шептались, нервно обсуждая невиданную за все годы существования мужского монастыря в славном граде Пскове вещь.
Со времен нашествия на Псков и Новгород Ивана Васильевича, Грозного царя, в ХVI веке, никто не погибал в этих стенах от руки другого человека.
Все помирали только своей смертью.
Наконец, собрались все, кто и должен быть тут в эту минуту.
Отец казначей вставил в замочную скважину большой ключ с затейливой бородкой, повернул его дважды, и кованая деревянная дверь приоткрылась.
Монахи в ужасе отпрянули от двери.
Настоятель, казначей и иеромонах Авксентий шагнули через порог.
Тело иеромонаха Иллариона и впрямь лежало на полу все в крови. Драгоценная панагия исчезла…
За этой квартирой охотились давно. И когда поступил вызов, свой человек в регистратуре вызовов «скорой» вызов отследила и передала своей «левой» бригаде. Долгожданная коллекция сама шла банде в руки. Заказ на неё был спущен «Игуаной» ещё месяц назад. И вот…
По ориентировке, кроме бабки в квартире был внук.
Когда дверь на звонок Вассы распахнулась, та чуть не ойкнула:
– Ни хрена себе, внучок, под два метра ростом. Про это писать надо в наводках-ориентировках!
– Всех уволю к чертовой матери, – мысленно матюгнулась Васса, разглядывая безмятежное лицо молодого парня, скорее всего, спортсмена.
– Баскет, или волейбол? – деловито спросила Васса.
– Чего?
– Я спрашиваю, каким видом спорта занимаетесь, молодой человек?
– Прыжки в высоту. Легкая атлетика. Спортклуб ЦСКА.
– А… Тоже неплохо. А где так телеграфно выражаться научился?
– На курсах радистов.
– Зачем курсы?
Если в армию возьмут, мало ли что со спортротой случится, а с «корочками» радиста 2-го класса я не пропаду.
– Ишь ты, умные какие дети пошли… Тебе 18 стукнуло?
– Нет еще, 17 с половиной. Это из-за роста я старше кажусь.
Васса с сожалением окинула взглядом статную фигуру юноши. Скептически сжала губы.
– Конечно, жаль парнишку, – подумала. – Был бы ребенок, можно было бы вкатить ему дозу «А-5», он проспался бы, и потом не вспомнил бы, что с ним случилось, почему не слыхал, как бабушка от инфаркта помирая, его имя шептала, звала на помощь. Этот здоров больно. Либо ему дозу надо увеличивать, и тут не ясно, выдержит ли. Либо…
– Либо сразу… – невольно сказала она вслух.
– Что – сразу, доктор? – спросил юноша, подавая Вассе чистое полотенце после того, как она тщательно вымыла руки, прежде чем идти к бабушке.
Вышла из ванной комнаты, строго глянула на Ленку, Наташу и Ингу.