«…дорогой Шарль, я вновь пишу тебе письмо, зная, что и оно отправится в камин. У меня чересчур много врагов, чтобы рисковать и давать им в руки подобное оружие. И следовало бы молчать, но у меня не осталось сил.
Ты говорил, что я – особая женщина. И эти слова я повторяю себе каждое утро. Но зеркала утратили силу, и веры моей почти не остается. Все вокруг только и твердят, что я старею… если не сейчас, то уже вот-вот. Они с радостью доносят до меня слухи о новых увлечениях короля, думая, что пробуждают таким образом ревность.
Что сказать? Пожалуй, я ревновала бы тебя, случись мне узнать об измене, хотя в начале нашей жизни я относилась к этому факту с удивительнейшим равнодушием. Однако король – иное дело. Нельзя единолично владеть солнцем. Но меня не оставляет страх, что однажды Его Величество совершенно разочаруется во мне или же его вниманием завладеет другая женщина. И какая судьба меня ожидает?
Бывшей любовницы?
Существа, некогда почти всесильного – даже мои завистники с готовностью преклоняются передо мной, выискивая в том способ воздействовать на короля, – а ныне презираемой. Ибо нет ничего более жалкого, чем звезда на закате жизни.
Да и будет ли моя жизнь хоть сколь-либо долгой?
Сомневаюсь. Болезнь не исчезла, она во мне – этакий кнут судьбы, которому я подчиняюсь, не смея мыслить о воле. И в тот день, когда для меня не останется места во дворце, оно исчезнет и в мире.
Пытаюсь удержаться.
Я перебрала многие маски, играя на самом краю мастерства. Я была и страстной, и холодной, и недоступной, и развратной, готовой на все, лишь бы не утратить его драгоценного внимания.
Я дарю ему отдых, выдумываю забавы, многие из которых вызывают пересуды.
Я открываю для него мир искусства – Его Величество считает себя знатоком его, однако, как по мне, обладает весьма посредственным вкусом и душевной ленью, мешающей выглянуть за рамки привычного.
Король обожает балет.
И театр.
Умные беседы, в которых ему дозволяют блистать.
Но с ним нет ни минуты отдыха! Он тут же впадает в меланхолию. И вот я снова меняю Версаль на Кресси, а оттуда мчусь в Ла-Сель, в Бельвю, а потом в Компьен и Фонтенбло… перемена мест, перемена лиц, лишь бы не позволить ему остановиться и заскучать.
На Святой неделе мы развлекались концертами духовной музыки и литургиями, в которых я сама принимала участие. Помнится, дорогой Шарль, ты хвалил мой голос и талант к музыке. А давеча мне довелось сыграть на сцене в театре Этиоля. Потом был Шантемерле у госпожи де Вильмур, и король искренне рукоплескал, плененный моим искусством. Я подумываю о том, чтобы создать в Версале театр, но подозреваю, что эта идея вызовет очередную волну недовольства, меня вновь станут попрекать излишними тратами. Но я уже мысленно подыскиваю место. Пожалуй, та галерея – не знаю, поймешь ли ты, дорогой Шарль, о которой идет речь, ведь в этом замке великое множество галерей, – которая примыкает к Медальонному кабинету, весьма подойдет для моей задумки. Театр и лицедейство… быть может, вот они, истинные таланты, которыми одарил меня Господь?
Знаешь, порой мне кажется, что во мне живут не одна, а две Жанны. Первая – родом из детства, она сильна и умна, она умеет считать и любит деньги, не позволяя им уходить из рук. Она обладает неженским разумом и строгостью суждений, которые ввергают короля в восторг. Вторая – транжира. Она знает, что век ее недолог, и стремится прожить остаток дней ярко. Ей милы наряды и балы, все те развлечения, которые утомляют первую пустотой потраченного времени. Впрочем, помимо времени, забавы второй Жанны обходятся в немалую сумму, и она не единожды слышала упреки в том, что разоряет казну. Однако что есть золото, когда миг жизни лежит на ладонях?
Именно ей дорог смех короля. И нужна его благосклонность.
Именно она способна оценить красоту картины или же поэтических строк, на взгляд первой, лишенных всякого смысла. Первая Жанна не любит поэзию, а музыку ценит исключительно за то, что та поддается математической логике.
Обе равноценны.
И обе ныне пребывают в растерянности. Они спрашивают совета друг у друга, и обе молчат.
Жанна-первая полагает, что следует сосредоточить внимание на разуме Его Величества и тех делах, которыми он пренебрегает. Король устал от государственных забот, а Жанне они интересны.
Вторая не хочет и слышать о том, что вызывает скуку. Она готова вновь переменить обличье и вместо шоколада с сельдереем опробовать устрицы и особую дыхательную гимнастику, которая способствует движению крови в теле.
Но обе же подозревают, что их пути ошибочны.
Что бы ты посоветовал, Шарль? Ты всегда знал, как поступить правильно. Закрывая глаза, я представляю, что ты рядом со мной. Вижу твое лицо, которое эти годы ничуть не изменили, хотя до меня дошли слухи, будто бы ты запил и связался с дурной компанией…
Итак, я не могу настолько переменить себя, чтобы лед, из которого я была сотворена, стал пламенем. И не могу отвратить внимание короля от других женщин… но я могу сама выбирать этих женщин.
Так безопасней…
Он устал от придворных дам?
Он желает искренности и невинности?
Я готова подарить их, зная, что весьма часто бок о бок с невинностью идут глупость и отсутствие опыта. А они – утомляют. Король будет возвращаться ко мне за тем, что дать способна лишь я. Но боюсь, мои враги получат новое оружие…»
Дописав письмо, Жанна пробежала по тексту глазами, отметив некоторые обороты – следовало обращать на них внимание в дальнейшем, в письмах, предназначенных для отправки. И, сложив лист, отправила его в огонь.
Пламя уничтожило послание, как уничтожало многие до того. Порой Жанне, прежде чем принять решение, требовалось пожаловаться на судьбу. Впрочем, минуты слабости проходили, и как виделось, не оставляя видимых следов.
Жанна улыбнулась своим отражениям.
Она молода. Красива.
Обаятельна.
Легка на смех и остра на язык.
Она – золотая бабочка.
Отцовскую брошь Жанна, повинуясь неосознанному страху, прятала, извлекая лишь когда оставалась наедине с собой. Годы не тронули бабочку, как не коснулись и самой Жанны-Антуанетты. Золотые крылья, яркие эмали… чудо, которое оживало при прикосновении.
Бабочка была теплой, но Жанна все равно согревала ее в ладонях прежде, чем посадить на грудь, и золотые крылья словно прикипали к коже. В зеркалах же бабочка бывала разной.
Жанна-Антуанетта не так давно заметила эту ее особенность.