Чистильщик позволял Ланселоту читать записи.
Но, к счастью, убивал всегда сам.
Семейный вечер на троих. Славкин недружелюбный взгляд, от которого у Алины все из рук валится, а стоит вспомнить о том, что было на стоянке перед ее домом, так эти самые руки и вовсе немеют позорно. И румянец на щеки выползает.
Ну как подросток, честное слово.
Она – взрослая серьезная женщина… которая не в состоянии справиться с собой. Смешно. И странно. Еще Леха постоянно рядом, точно опасается оставить ее даже ненадолго наедине с другом.
Почему?
Боится, что Славик гадостей наговорит? Ему явно хочется, но себя он сдерживает.
– Леха, можно тебя на минуточку? – тон такой, что поневоле Алина грехи свои сегодняшние вспоминать начинает. И вроде бы немного набралось, но все равно не по себе.
Леха хмурится. Когда он хмурый и в очках, то смешной.
Родной.
Не надо себя обманывать. Поцелуи – это хорошо. Но сделка сделкой останется. Леха просто хочет изменить условия. Алина будет против? Нет…
Но чем думать о таком, лучше делом заняться. Глядишь, из головы всякая ерунда повыветрится. Что там к чаю есть? Остатки блинов. И гренок можно сделать. Покрошить чеснок, обжарить в оливковом масле, чтобы масло вкус набрало… багет тонкий и свежий.
Сыр был в холодильнике. И помидоры-черри.
Телефон зазвонил, когда Алина инспектировала холодильник, пытаясь понять, что лучше подойдет – ветчина или буженина.
– Привет, – голос у Дашки был усталым. – Ты там как?
– Хорошо.
– Извини, что не отвечала… дело такое… поганое совсем. Что делаешь?
– Бутерброды, – ответила Алина, вытаскивая и ветчину, и буженину, и еще что-то, пока неясного происхождения, но на вид съедобное.
– Бутерброды – это хорошо… Муженек твой рядом?
Как-то не очень ласково Дашка спросила. Ведь ей, кажется, нравился Леха или, во всяком случае, не вызывал раздражения, что само по себе было много.
– Нет. Они со Славкой о чем-то там говорят.
– Со Славкой, значит, – доброты в голосе стало еще меньше. – А отнеси-ка трубочку этому Славке…
Ну вот, ссориться будет. Алина распрекрасно знала этот Дашкин тон: непримиримого борца со всем злом в мире. И Славка, похоже, был к этому злу причислен высшей волей. Когда только успел?
– А что случилось?
– Да… наверное, уже ничего.
Дашка умела врать, и никто, кроме Алины, которая с детства каким-то шестым чувством определяла вранье, не способен был распознать, когда она говорит правду, а когда нет. Вот только раньше Дашка врала другим.
– А папа с мамой уезжают… послезавтра уже. В Японию, – пожаловалась Алина.
– Надолго?
– Да.
– Ну… это хорошо. Наверное, – и опять ощущение неправды. Дашка, которая прежде мозг выела бы, требуя от Алины самостоятельности хотя бы в пределах отдельно взятой жилплощади, теперь вдруг передумала. Неужели считает, что Алина не справится?
Спросить напрямую?
Опять же неудобно. Почему врет Дашка, а неудобно от этого Алине?
Славка и Леха разговаривали на повышенных тонах. Точнее, говорил лишь Славка, а Леха оправдывался, но что отвечал – Алина не слышала.
– …ты представляешь, чем это все может обернуться? А если ее убьют?
Кого?
– …собираешься за ручку с ней ходить? Как надолго тебя хватит? День-два? И что потом?
Подслушивать чужие разговоры нехорошо, и Алина постучала.
– …ты же сам себя насмерть заешь, если не дай боже…
Алина постучала громче и удостоилась гневного Славкиного:
– Какого хрена тебе опять надо?
– На, – она протянула трубку, с трудом сдерживая слезы. – Дашка хочет с тобой поговорить.
Развернувшись, Алина направилась на кухню. К бутербродам. С бутербродами у нее всегда получалось ладить лучше, чем с людьми.
– Вот почему, – спросила она у буженины, нарезая ту на тончайшие ломти, – у меня ощущение, что меня здесь за дуру держат? Я что, давала повод считать себя идиоткой? Наверное, давала… причем неоднократно.
Наверное, она все же переволновалась, если нож соскользнул и острый кончик его вспорол кожу на пальце. Еще и это. От обиды и несправедливости бытия Алина шмыгнула носом и, сунув палец в рот, принялась искать аптечку.
Дома мама хранила лекарства на кухне. В холодильнике. И еще в самом дальнем шкафчике, добраться до которого было не так просто. Здесь же шкафчиков было умопомрачительное количество.
– Аль, что ты делаешь? – Леха появился как раз тогда, когда Алина, встав на четвереньки, исследовала недра очередного ящика, наполненного доверху коробками, коробочками и свертками.
– Бинт ищу.
Алина вытащила палец изо рта. Вот теперь ее еще и безрукой сочтут. Справедливо, между прочим.
– Распорола вот… случайно. Ты не знаешь, где аптечка? Или что-нибудь…
Леха поднял ее и, перехватив руку, потащил к мойке. Палец он сунул под леденющую воду и велел держать, хотя у Алины тотчас и остальные, нераненые, онемели. Аптечка хранилась в кладовке. В ней были и бинт, и перекись, и йод.
– Стой смирно, – Леха сам обработал порез, который был вовсе неглубоким, но кровил изрядно. – Вот что ты за человек, Алька, ни на минуту тебя нельзя оставить… не дуйся, я ж так…
Он обнял и поцеловал в макушку.
– И на Славку не обижайся. Он нервный очень.
Это Алина и сама заметила. Обижаться, прижимаясь щекой к Лехиному колючему свитеру, категорически не выходило. Зато мысли в голову лезли… всякие.
– Леша, скажи, что происходит?
– А что происходит? Вечер. Поздно. Сейчас чай пить будем. Потом спать пойдем.
И снова ложь. Не совсем, но где-то на грани. Он знает больше, чем говорит Алине. Потребовать ответов? Но по какому праву.
– Леша, я же чувствую, что ты что-то скрываешь. И твой друг. Он поэтому нервничает, что не хочет скрывать. И даже Дашка… раньше она мне никогда не врала. Мне это не нравится.
Глубокий вздох, и Леха отстраняется.
– Я тебе все расскажу. Потом. Позже.
– Когда?
– Когда буду уверен, что ты от меня не сбежишь.
Странное обещание. Но это, пожалуй, больше, чем Алина могла бы ожидать.
Ох, знала бы она, до чего мерзко Лехе врать. И чем дальше, тем четче он понимал, что вранье это ему не простят. За то, которое вначале было, хотя бы оправдаться можно.
Еще и Славка со своими выкрутасами. Нет, он, конечно, прав во многом, и Леха сам подумывал над тем, чтобы охрану нанять, такую, которая и вправду двадцать четыре часа в сутки при Альке будет. Но тогда тип, Кару убивший, притаится…