А вообще непонятно, с чего это Славка на Алину взъелся. Она-то точно не при делах.
Доверчивая. И теплая. Переживает, что родители уедут. Это к лучшему, конечно. Леха представил, как он объясняется с Вероникой Сергеевной, и вздрогнул.
Нет уж… лучше по телефону, если что.
– Обнимаетесь? – Славка кинул телефон на стол. – Баран ты, Леха, которого куда ведут, туда и бредет.
Алина отстранилась и, взяв трубку, пробормотала:
– Пойду я. Вы тут дальше сами… утром уберу.
– А чай?
– Спасибо, не хочется. Спокойной ночи.
Ну вот все опять и разладилось. Странная штука – жизнь. Вроде все хорошо, а пара слов – и уже совсем плохо, а как вернуть хорошее назад – Леха не знает.
– Ну что ты на меня смотришь? – Славка стянул бутерброд с кружевным ломтиком ветчины. – Говорю, чего думаю. А думаю я, что ты – баран. Ты не ее – ты Кару видишь, только в усовершенствованном варианте. Она же видит удобную шею, на которую сесть можно. Тоже мне скромница… сначала глазки в пол, потом хомут наденет, а ты и рад?
Он говорил нарочно громко, надеясь, что Алина услышит. И скорее всего, она слышала, а Леха не знал, что ответить. Ему вообще хотелось не говорить, а бить, желательно в зубы.
– Сейчас ты к ней в койку прыгнешь. Она примет. Залетит. И все. Уже не отвяжешься.
– А если я не хочу отвязываться?
– Говорю же, баран… у тебя есть все, включая свободу. А ты не ценишь.
– У тебя тоже есть все. Включая свободу, – если говорить тихо, то, глядишь, и получится не сорваться. – Сильно счастлив?
– Я тебе как друг говорю…
– Друг? И по-дружески ты с Карой трахался? Думаешь, не знаю ничего… в тот же день и узнал. Ладно… я тоже спать. Завтра поговорим. А то сегодня нехорошо выйдет. Ты тут… сам разбирайся.
Алина лежала в кровати с толстой книгой. Леха как-то сразу понял, что все она слышала, но виду не подаст, только запомнит сказанное. И сбежит при первой же возможности, наплевав и на договор, и на Лехины просьбы.
– Аль, не слушай его, – Леха рухнул в кровать, как был, – в джинсах и свитере и уткнулся лбом в теплое плечо. – Он злой, потому что все вокруг злые.
– И ты?
– И я… бываю порой. Не уходи от меня, пожалуйста.
– С чего ты решил… – голос дрогнул, и, выходит, все правильно Леха понял.
– Ну ты же сейчас думаешь, что он правду сказал. Точнее, что я решу, что он правду сказал. И лучше сразу уехать. Родители твои отвалят. Хата будет пустая. И есть где жить. Так?
– Ты мысли мои читаешь?
Леха стянул резинку и принялся расплетать косу.
– Я знаю тебя, наверное, вечность.
– Всего неделю…
– Все равно вечность. И ты от меня не сбежишь, Алька. Не позволю. Найду везде… под землей даже. Со Славкой я завтра поговорю. Без того уже сказал больше, чем надо бы…
Она перевернулась на бок и косу отобрала.
– Леша, вот что ты за человек такой? Как мне к тебе относиться?
– Как-нибудь. Главное, относись. Можешь для начала погладить.
Леха не собирался ее целовать. Само как-то получилось, и дальше тоже само, включая книгу, которая съехала с кровати и упала на пол. Громко так. Алькина кожа на вкус была как молоко с медом. И этот факт казался единственным важным и стоящим запоминания.
А в волосах он все-таки запутался.
«…Меня преследует страх потерять сердце короля, перестать быть ему приятной. Мужчины высоко ценят определенные вещи, как вам, наверное, известно, а, к моему несчастью, у меня очень холодный темперамент. Боюсь, что моя «куриная натура» окончательно отвратит его от моего ложа и он возьмет себе другую. Я испробовала и ароматный шоколад с тремя порциями ванили, и трюфели, и даже суп с сельдереем. Но чем сильнее действие такой диеты, тем более разбитой и бессильной я оказываюсь на следующий день. Моя огромная усталость вовсе не располагает меня предоставлять моему обожаемому повелителю все те удовольствия, на которые он вправе рассчитывать…»
Жанна перечитала строки и вздохнула. Увы, в них было куда больше правды, нежели она хотела себе это признавать.
Король забывал о ней. Все чаще взгляд его останавливался на других женщинах. И что она могла сделать?
Война с собой, затянувшаяся на долгие пять лет.
Золотая бабочка, не то медаль за отвагу, не то проклятие, избавиться от которого у Жанны не выйдет, заставляла вновь и вновь вступать в бой.
Мадам де Помпадур блистала. А что ей оставалось, если вокруг слишком много тех, кто, затаив дыхание, ждет, что Жанна наконец наскучит Его Величеству, вернув его подданным…
Шоколад и сельдерей. Жанна уже ненавидела и то и другое, но заставляла себя выпивать столько шоколада, сколько могла, закусывая сельдереем. Поначалу ее мутило, и тошнота отнимала остатки сил. Однако со временем тело, ослабленное борьбой, смирилось.
Оно умело притворяться.
Переодеваться. Менять обличья. Король желал игры. И Жанна играла, как никогда прежде. Она меняла личину за личиной. Вот турецкая одалиска в чудесном наряде, который столь непривычно-развратен… вот хрупкая греческая дева, бегущая от охотника. Жанна? О нет, сама Диана-охотница… король ведь помнит первую встречу?
Но этого мало!
Ее ум, который признавали даже те, кто не считал Жанну другом, тонкость ее душевного восприятия, многочисленные таланты – ничто, когда дело касалось постели. Измены были неизбежны. Как ни странно, но среди всех, с кем случилось Жанне иметь дело при дворе, с наибольшим пониманием и каким-то милосердием отнеслась к ней Ее Величество. Несколько месяцев королева присматривалась к Жанне, ничем не выражая неодобрения выбором супруга. А затем сама удостоила Жанну короткого разговора.
– Вам придется тяжело, мадам, – сказала она, вглядываясь в лицо Жанны, молодое, но не настолько юное, чтобы именно этим привлечь внимание короля.
– Да, Ваше Величество.
В отличие от мадам де Шатору, Жанна держалась с подобающей случаю вежливостью, но притом без малейшего подобострастия. Пожалуй, эта женщина знала себе цену, но также она осознавала, что истинная хозяйка дворца и жизни Его Величества сидит перед ней.
– Вам понадобится все ваше терпение, мадам… Король переменчив. Но можно ли его упрекнуть? Его характер, его натура не подвластны ему самому. И даже будь у него желание сдерживать порывы тела, я сомневаюсь, что он сумел бы. Не пытайтесь его ограничивать…
– Благодарю вас за мудрый совет…
После того недолгого разговора, весть о котором облетела дворец, – надо же, капризная королева снизошла до выскочки д’Этоль! – между женщинами возникла если не дружба, то симпатия. Жанна выказывала должное почтение, которое во многом было искренним, а Ее Величество не забывала выражать собственное расположение к новой фаворитке короля.