Наглость-то какая! Вырвать ребят из семей — пусть не очень благополучных, но семей! И потом издеваться над ними. Никто не знает, что происходило с Женей на самом деле. Он жил в семье у Мирвольского, играл лучше всех, что неудивительно (уровень дарования, уровень дарования!), но вести редко доходили.
Однажды приехал, когда ему было семнадцать — невысокий, темно-русый, неприметный, — Исидора с трудом распознала прежнего Женю в мальчишке с отстраненным взглядом. Будто ледяной, улыбка автоматическая, вежлив и вышколен. Исидора знала, насколько он раним и восприимчив, как старается скрыть это. Теперь даже от нее. С таким трудом расслабила его когда-то, сделала почти душой компании. Скрытен неимоверно, а стал откровенным, поверил и прикипел. Трудов это стоило, но поверил.
А тогда сказал ей вдруг: «Я теперь люблю быть один. Знаете, сколько часов я провел, прячась ото всех! Там в середине дня круглый год жара, зато можно найти укромное местечко и, лежа вниз лицом, рассматривать муравьев, копошащихся в траве, выгоревшей под солнцем. Страна копошащихся. Люди тоже, как муравьи, но спрятаться им сложнее. В домах пережидают, жизнь там медленная-медленная». И в этой стране, где все так медленно, он отшлифовал способность рафинированно точной игры на рояле с неимоверной скоростью. Рассказывают, по ночам гонял на спортивном автомобиле, попал в какую-то страшную аварию, выжил, только шрам на шее, глубокий и косой, краснел яркой отметиной.
А потом страшная история его обучения всплыла наружу. Мирвольский насиловал малолетних учеников, издевался над ними прямо на уроках, повторяя, что они всецело в его власти, должны молчать.
Женька вырвался из ужасного круга, казавшегося замкнутым. Исполнилось восемнадцать — женился на восторженной блондинке Ядранке, студентке школы, давней подружке из Чехии.
Рассказывают, что перестал ходить на занятия вовсе, занимался сам и сам уже шантажировал Арнольда, заставляя представительствовать на конкурсах в качестве педагога восходящей звезды. Побеждал с триумфом. Как он играл Листа в транскрипции Горовица! Фантастика! Женя мгновенно стал сенсацией после концерта в токийском «Опера Сити Холл», газеты называли его лучшим молодым пианистом столетия. Весь мир у его ног, а он прыгнул из окна — миру под ноги.
История с издевательствами всплыла наружу, Женьку принудили свидетельствовать в суде, он вместе с другими бывшими учениками давал показания. Мирвольского посадили за педофилию почти на двадцать лет.
А скрытный и гордый Женька не выдержал славы подростка-мученика. Слава виртуоза его устраивала куда больше. В Париже, среди грома оваций, его абсолютный слух выделил почти неразличимое слово, выплюнутое квакером-невидимкой, лицо его покраснело и стало одного цвета с горящим поперек шеи шрамом. Он, улыбаясь, раздавал автографы, даже два интервью после концерта — Женькин английский безупречен! — записаны на пленку: «У меня здесь волшебный номер с роялем, специально заказанным для меня директором первоклассной гостиницы — он наслышан, что я люблю заниматься по ночам! Я благодарен за теплый прием и намерен готовиться к завтрашнему концерту».
— Когда же вы отдыхаете? — спросили его.
— Лучший отдых после концерта — учить новую музыку! — отрапортовал Женя, вернулся в номер, попросил его не беспокоить и выпрыгнул из окна, разорвав замкнутый круг вторично и окончательно.
Исидору мучила эта история, постоянно всплывала в памяти, она снова и снова спрашивала себя — почему тогда, в коридоре школы, даже не попыталась предложить помощь, сказать, что Женя в любой сложный для него момент может рассчитывать на нее, как прежде. Если бы она была в тот день поблизости — такого никогда не случилось бы. В номере с роялем они бы всю ночь проговорили. Она снова повторила бы, что дело музыканта — рассказать музыку, вспомнила бы непременно и слова Афанасьева, мантру. «Я ничего специально не делаю, я просто прочитываю текст», — трактовочный ключ и мощная психотерапия уводит от навязчивых идей в сторону несыгранной пока музыки, жизнь представляется уже не как цепочка эпизодов, торжественных или постыдных, а как нотный текст — свободный от сумасшествия мирских забот, как гладкая бесконечная последовательность нотных пятилиний, испещренных значками. Эта поверхность озвучивает, окрашивает преходящие и ничего не значащие события — красками гармонии, властно сметающей деструктив.
Прост ее метод убеждать, вести за собой подрастающих колоссов на глиняных, поначалу, ногах, щедро наделенных природой волшебным и мощным даром творить истинную музыку, но в придачу так же щедро нашпигованных психологическими сложностями, с трудом балансирующих на тонкой линии между вдохновенным сумасбродством и подлинным сумасшествием. «Читайте текст, рассказывайте его», — говорит она, и питомцы следуют голосу, утихомириваются. Ах, почему ее не было рядом? — этот вопрос она никогда не устанет задавать себе. Женя, лучший пианист столетия, был бы сейчас жив. Она в этом уверена.
Рана казалась давно зажившей. Ан нет. Как часто ей говорили, что Женя предал ее, ушел к другому педагогу, и судьба его — чужая судьба, даже что-то про возмездие говорили. Ерунда какая! Не может мальчишка никого предать. Мужчины вообще поздно созревают, чтобы предательство можно было считать осознанным, многие попросту не взрослеют никогда. А тут — четырнадцатилетний пацан из не очень благополучной семьи. Боже мой, внутренняя культура в нем была необыкновенная, — и откуда, откуда, казалось бы?!.
Она поняла, что давно уже стоит одна в коридоре у двери своего класса, держит ключ в замке, вперившись взглядом в небрежно окрашенную масляной краской стену — как я не люблю этот способ замазывать наскоро! — а в пяти шагах от нее стоит девочка лет семи с развязавшимся в косичке газовым бантиком и серьезно смотрит на взрослую тетю. Наверное, она даже знает, что это Исидора Валерьевна, лучший педагог специального учебного заведения. Исидора улыбнулась и слегка кивнула девочке, поворачивая ключ. Скользя в пальто из коричневого тяжелого драпа мимо двери, не касаясь ее — вдруг краска еще не высохла? только вчера хмурый завхоз что-то подправлял — она вошла в класс, где два рояля.
А красавец Кирилл, переметнувшийся к Вальке Розанову примерно в том же возрасте, — ну разве можно его винить? «Школа Розанова — кузница лауреатов, он фаворит и консерваторский лидер. Это полезно, это необходимо», — убеждали Кирилла.
Он убедился и перешел к Валентину Юрьевичу. Она страдала тогда от потери Знаменского неимоверно. Даже больничный на неделю взяла, чтоб не видеть никого. Никогда по болезни этого не делала, болезнь на ногах не ощущается, дома больше от неприкаянности измаешься. А тут закрылась в доме, первый день в окно глядела, второй день гаммы часа три разыгрывала с этюдами Черни вперемежку. Исступленно грохотала ломаными арпеджио и хроматическими последовательностями, выколачивая каждую ноту, переливая звук от плеча в кончик пальца. Звук нехотя переваливался, а не переливался. Потом сыграла все мазурки Шопена и отправилась в спальню, задернула шторы и проспала часов тринадцать кряду. Обычно больше шести у нее не получалось. Проснулась с ясным ощущением, что ничего страшного не произошло и шторы нужно срочно раздвинуть.