Грустно или смешно — мелочи, дело куда хуже: рассказывать о музыке словами — нонсенс и заведомый волапюк. Совсем никуда, о музыкальном конкурсе невозможно составить общее впечатление, написать вразумительный репортаж — уже проблематично. Почти то же самое, что рапортовать из центра научных исследований. Ведь светские радости не интересуют в А. никого.
Это засекреченный дельфинарий. Вот, пожалуй, так точнее всего. Невиданные доселе виды дельфинов демонстрируют неизученные способности. Информация секретная, никто не знает, как аномальные явления применять на практике, потому полная и безоговорочная тайна.
Она интуитивно решила писать сухо, точно, больше информировать о том, кто и на каком туре вылетел, что при этом сказал (если успел), мнения членов жюри о составе конкурсантов, мнения о безусловных фаворитах. И осторожные прогнозы, не собственные, а произносимые вслух теми, кто понимает, но без имен. С именами фаворитов, но без имен оценивающих шансы. Иначе ни один из серьезных музыкантов не соглашался, чтоб она подходила на расстояние ближе трех метров.
Вообще, что бы она делала без рекомендаций Питера? Стоило ему представить Илону — «коллегу», как Зайцевский и Тригенс, ненавидящие друг друга так давно, что сами уже забыли, с чего все началось, неизменно приглашаемые в жюри конкурсов «для веса» (и часто получается, что стулья у них рядом расположены), перестали ее прогонять и общались с нею весьма почтительно.
У нынешнего конкурса имени Эмиля Барденна два любимца, два главных соперника, два претендента на победу — это мнение было, пожалуй, единым (обо всех остальных отзывы настолько разнятся, что в пору делать видео и сопоставлять: авторитетный имярек говорит об X, что он дубина и неуч, другой авторитетный имярек уверен, что X — тонкий интерпретатор и светоч): россиянин из Петербурга Дмитрий Вележев, успешно отыгравший оба тура и прошедший в финал «на ура», и россиянин родом из Сибири (почему-то Сибирь любят подчеркивать… или модно?) Кирилл Знаменский, «без сучка без задоринки» выполнивший условия конкурса, предшествующие финалу, и снова заставивший о себе говорить серьезно.
Да что там «говорить», заставил копья ломать и спорить! По сравнению с почти чрезмерным вниманием к нюансам у Дмитрия, трактовки Знаменского многим казались яркими, но грубоватыми, непродуманными, как отдельные и наскоро составленные части величественного, оснащенного по последнему слову науки и техники, но впопыхах сделанного корабля кажутся заплатами, вызывают смутную тревогу и нехорошие предчувствия у тех, кто видит его впервые.
Потом предчувствия забываются, вспоминаются только при авралах и форс-мажорах, но первая реакция остается в памяти чем-то вроде маячащей силуэтной тени. Величественный корабль становится поводом для волнений задолго до печального момента, если печальный момент вообще будет иметь место. Сделанное на «авось» необязательно разрушается или терпит бедствие. Иначе сам этот принцип давно канул бы в Лету.
Из редакции «Голоса и Флага» от нее требовали деталей, подробностей, выражали недовольство интонацией стороннего наблюдателя, сознательно избранной Илоной. Но как могла она сообщить подробности, известные ей лишь благодаря тесному контакту с Митей, отношениям гораздо более насыщенным, накаленным и запутанным, чем могут себе представить ее московские боссы с патронами? Читателю, несомненно, любопытно было бы узнать, что он дважды чуть не проспал из-за нее репетицию: она просыпалась первой, ужасалась, расталкивала его, они вскакивали в машину с охапкой спрессованных шарфов, пальто, перчаток… Она оставалась у него редко, но накануне репетиций — непременно, так получалось. Зато обе репетиции удались на славу!
А как заинтриговала бы читателя история о том, что Кирилл Знаменский, нарушая единое для конкурсантов правило не покидать территорию конкурса, успел слетать в Испанию и сыграть там сольник, запланированный еще два года назад? Ну и что? Обязательства выполнял. Воротился аккурат к началу первого тура для № 32, «таков его жребий». Конечно, читателю интересно, но Кирилл рассказал это не Илоне-журналистке, а незнакомой ему девушке, зачем-то увязался, проводил к номеру… (А зачем разговорился? Неужели так одинок, всеми покинут, никем не любим?)
Ну и, бесспорно, читателю не терпится узнать, как во время первого же Митиного ознакомления со сценическим роялем она познакомилась с Питером Уэйлем, всемогущим директором «Piter&Co», агрессивной продюсерской компании с явными монополистическими замашками? Это был фантастический день, спорить трудно.
Илона слушала Митину программу первого тура с весьма и весьма углубленным видом. Мысли ее, однако, скользили-елозили далеко от звучания. Она дивилась Митиной способности мгновенно войти в рабочее состояние, сама же сидела в пустом зале, растекаясь по спинке кресла наподобие лужи. Ей хотелось спать. Потом хотелось кофе, наверное, чтобы проснуться. Потом она вспомнила, как вчера ссорились с Митей из-за полной чепухи. Даже нельзя сказать, что ссорились…
Дружелюбный город А., ласковый. Они медленно шли по набережной, воздух как помпа энергетическая, дышишь и надуваешься, прилив бодрости неизбежен. Илона редко всматривалась в пейзажи, по необходимости разве что, но в А. удивляла трогательная наивность общего вида. Даже в центре города тихо, безлюдно, там и сям красавицы яхты, элегантные, неподвижные и пустые, непременные парочки, что фотографируются на фоне спущенных парусов. Вода в речке безмятежна, каналы окаймлены невысоким грязно-серым парапетом, неприглядно серым, темнеют въевшиеся следы прошлогодних приливов — но эта ненапомаженность придает городку натуральность. «А если это макияж, сделанный по принципу „отсутствие макияжа“? Такой стоит дороже, кстати. Сложнее в исполнении». Одно бесспорно: во время таких прогулок заботы из головы улетучиваются сами собой. Легкость шага, невесомость в мыслях. Илона неожиданно для себя самой заговорила о разной природе слова и музыки:
— Мить, а я в последнее время заметила, ты же понимаешь, у меня свежие впечатления, незамыленный глаз. Как у ребенка глаз. — Лицо расцветилось улыбкой, в глазах озорство. — Почему-то журналисты пишут о конкурсе сплошные глупости, общие положения перечисляют, кто поумней — отделываются ничего не значащими, но красивыми фразами, подразумевающими, что многое остается невысказанным. Есть избитые выраженьица для конкурсов — я прошлась по архивам, из года в год одно и то же. Самое слабое место — попытка описывать игру пианиста словами: проникновенно, утонченно, я на бумажку выписала, найду потом, покажу. Длинный список, а все чушь. Плохо, что сами музыканты писать вовсе не умеют, смешно читать, да и как находить определения звуку, ритму? В результате некому явить правильный пример. — Она собиралась развивать тему, но Митя неожиданно взвился, даже губы побелели, она впервые увидела, как его может взволновать что-то, кроме собственной игры. Даже о любви к ней он не говорил так пылко. Ни разу.
— Ты вряд ли глубоко знаешь то, о чем говоришь. Великие музыканты писали прекрасно. Часто наскоро, но как поэтично! Не могли позволить себе писать плохо, талантливы во всем, да. Письма Чайковского написаны безупречным стилем, ты видишь места, где он жил, две-три фразы мельком — и картина создана. Я говорил тебе, он мог бы стать великим писателем, если б захотел. Его краткие описания природы великолепны! А как точно он передает собственные ощущения! Помню фразу: «Жизнь в Москве могла бы даже быть мне приятна, если бы не неизбежная необходимость бывать в гостях и терять самым непроизводительным образом все свое время». Коротко и емко сказано, приговор. Есть точность, вкус и простота, бесспорно!