Рояль — его стихия. Он «родился в рояле», Исидора часто говорит, а получается, будто его нашли в капусте, ей-богу! Да и время ему выдали особенное — Интернет, разноголосица, мода на воображаемое общение, Митя иначе и не умел. Живые люди казались ему существами инопланетными, он не знал, о чем с ними можно говорить, кроме музыки. Но стеснялся рассуждать о ней, как стыдятся говорить с посторонними о предмете страсти.
После занятий и в перерывах Митя сидел у компьютера. Он читал, слушал, находил нужные ноты, рылся в электронных библиотеках (гордой бедности доступно, можно читать безвозмездно!). Он чувствовал себя счастливым, сетевые дневники и блоги в разгаре, шелест и шум голосов, перепалки, признания и ссоры… строчки на экране, но звучат! Он занимался, а в паузах ловил чьи-то записи, рассматривал картинки на злобу дня: Интернет стал его второй реальностью. Первой реальностью была музыка.
Митю не раздражала замкнутость в пределах комнаты с роялем, библиотекой и компьютером: зато его не тревожили понапрасну. Параллельная жизнь — романы и повести в нотах, звуках, словах — стала Митиным способом постижения бытия. Философские трактаты он читал с упоением, они так напоминали оратории Баха. Иногда он давал концерты в больших залах, в последние месяцы они участились, хоть и не стали еще систематическими.
Плюс Интернет, где отыщется все. Блуждаешь в сети, ища ответ на простой вопрос, уточняя дату или имя, мимоходом натыкаешься на чью-то пронзительную исповедь — почти навзрыд, чересчур! — плавно переключаешься на сайты политологов, перспективы государства Российского Митю живо интересовали.
Многочисленные эссе «версальца» Валерия Афанасьева он выучил почти наизусть, считал его человеком Возрождения, образцом для подражания. Трактовки Афанасьева изумительны: вольности на каждом шагу, но какая уверенность в праве играть именно так! Его диски Митей заслушаны до дыр — это звучащий котел, где в огне вдохновения плавятся личностные пристрастия большого художника, где редчайшая образованность (философия, литература, живопись, поэзия) соседствует с интересом к каббалистическим ритуалам (идеи «от лукавого», — ехидничал Митя, но с Афанасьевым увлекательно, никогда не знаешь, всерьез он говорит или дурачится), страстью к собиранию старинной мебели и знаменитых французских вин; это синтез искусств и радость бытия, это вакхические игры интеллекта. Афанасьеву нет равных, он олицетворяет неутомимость, свободный дух, желание жить и дышать полной грудью. Как бы Митя хотел говорить с ним, хотя б однажды! Только ради этого можно покинуть Россию, ведь кумир давно во Франции. В звездном статусе, а победа на конкурсе имени королевы Елизаветы мгновенно вывела его в число небожителей: на родину Афанасьев не вернулся.
Митя много об этом думал и заново убеждался, Афанасьев прав: раскрыться в полной мере талант русского музыканта может только за пределами России, дома творческое развитие стреножено чем-то вроде подобострастия, в первую очередь. Вечное и мерзкое: «Да ты на что замахнулся, холоп?» — из крови невыводимо, как вирус, у больших художников это главная причина для «навсегда за рубеж». «Да, право имею!» — и не старушку топором по голове бить, а вольно дышать, играть, петь и танцевать, не отвлекаясь на посторонние мысли. И если есть способность играть лучше других, то «за рубежами» это делать проще. Играть лучше других напряжения требует, труд на износ, а дома зависти много.
Митя жадно вникал в политические интриги и хитросплетения, страдал, вникая, но верил в «особый путь» и втайне надеялся, что здравый смысл восторжествует, конфликты утрясутся, проблемы решатся… сами собой. К тому же Митя ленился, необходимыми языками — английским, французским, немецким — занимался нехотя, от случая к случаю, его работоспособность ограничивалась литературой и музыкой. Играл на рояле со страстью, читал, забывая о времени, остальное откладывал в долгий ящик, но предчувствие, что бегство — единственный выход, только усиливалось. Пугающее предчувствие.
Изменение жизненного уклада представлялось Мите почти хулиганством. Он тут же потеряет способность играть, так ему казалось. Совиная природа — засыпал поздно (Исидора все объясняла индийской кровью в жилах, даже бессонницу называла медитацией) — облегчала ночные бдения в сети. Цеплялся за невинно торчащую строку горячей темы, линки уводили далеко, погружали в дебри чьего-то сознания, ненужного и лишнего, но затягивающего на какое-то время. Он удивлялся, обижался, досадовал, иногда восторгался, но оторваться не мог.
В одну из ночей отчаянного серфинга Митя набрел на дневник Илоны. Вначале удивился, даже сам не понял, почему зачитался на долгое время. Глупости, на первый взгляд, — но зло, бойко и весело. Два месяца он читал дневник светской журналистки и вертихвостки, вызывающе смелой и занозистой, снова и снова возвращался на ее страницу. Илону «знали решительно все», и «решительно все» недолюбливали, яростно сплетничали, обидчику она тут же портила настроение язвительным ответом. Но что-то в ней показалось близким и внятным, будто он встретил сестру. А сестры у него никогда не было. Он скучал по сестре. Определенно.
Однажды случилось чудо — они встретились после концерта в «Мариинке», Митя играл концерт Бетховена с оркестром. Дирижер — прославленный, именитый.
После рондо — синкопы и смена тональностей, началась финальная часть — искрометный взрывной бурлеск, пародия на широко распространенную формулу «народный праздник». Форте и фортиссимо, клавиатура задействована целиком. Нисходящие каскады октав прозвучали уверенно и властно. Окончание концерта вызвало бурные овации — Митя преподнес финал умело, четко рассчитав реакцию публики. Дирижер удивился. Под бурные овации он взметнул Митину руку театральным жестом и задержал ее в своей, чтобы застыть на миг в позе «рабочего и колхозницы», затем даже обнял Митю, и показалось — обнял искренне.
Продолжение вечера вышло фантастическим. Вележев редко соглашался присутствовать на «after-party», но в этот раз соблаговолил спуститься в ресторан — исполнение удачное, в Петербурге у Мити образовалось нечто вроде фанклуба, хотя он клуб всерьез не воспринимал. Но подружиться с дирижером хотелось. По пути его останавливали поклонники, просили подписать программку или афишу, тыкали в лицо букетами, целлофан металлически шелестел у самого носа, Митя уворачивался, показывая всем своим видом, что это его не касается. К успеху он неравнодушен, но стеснителен. Смущенная улыбка блуждала по Митиному лицу, странное соединение неловкости и упоения успехом. Уже в ресторане он, наконец, огляделся, ожидая продолжения восторгов.
Теперь, на впопыхах организованном банкете, дирижер не проявлял более интереса к его персоне. Здесь, внизу — скользнул рассеянной улыбкой и подчеркнуто отстранился: сыграли, произошло, было приятно, общие радости на этом закончились.
Дирижер горячо доказывал что-то спонсорам театра, он был эффектно эмоционален. Даже «эффективно» эмоционален, так верней.
Митя постоял с бокалом шампанского, прислонившись к стойке, он шампанское не очень любил и лишь для вида держал бокал в руке, неловко отвечая на приветствия, собрался было улизнуть незаметно, как из-под правого плеча вынырнула Илона собственной персоной!