— Плохая идея, — сказал Точера. — Ты не очень популярен сейчас. И когда выяснится, что ты в городе, а это будет известно через пять минут, у тебя будет целая куча посетителей. Пресса, юристы, родственники жертв.
Я встал:
— Я всего лишь хочу вернуться в свою чертову квартиру. Хорошо?
Точера был в замешательстве:
— Подожди до завтра. Это может все усложнить.
Я встал и приблизился к Пабло.
— Усложнить? — прошипел я. — Что я могу усложнить еще больше?
Точера отодвинулся от меня и повернулся к Терри:
— Эй, остынь. Я здесь, чтобы помочь. Скажи ему, Терри.
— Это все сгладит, не так ли? — сказал я. — Ты был моим адвокатом. Только Бог знает, кто ты для меня сейчас. Я должен фигурировать в отчете Манелли как свидетель. Не более того. Должны быть десятки заявлений от десятков людей, в которых говорится о том, как они меня подставили. Я должен пойти к Манелли, чтобы забрать у него медаль от мэрии Нью-Йорка.
Точера поднял руки вверх, его черные маленькие глаза остановились на Терри, прося о профессиональной поддержке.
— Пожалуйста, Фин. Все не так…
— ВМЕСТО ЭТОГО, — орал я, — меня собираются обвинить во всех смертных грехах и запрятать в тюрьму до скончания века, и это только начало. Адвокаты продолжают искать, в чем еще меня можно обвинить.
— Успокойся, Фин. Криком здесь не поможешь.
Я схватил Пабло за пиджак. Несильно, у меня не было сил, но я хотел, чтобы он почувствовал мою боль, понял, что я опустошен физическими страданиями.
— Моих родителей убили. Ты знал это, Пабло? Поднимаясь вверх по карьерной лестнице, ты знал, чем занимались твои боссы?
— Терри говорил, что твой отец умер, — сказал Точера.
— А как он умер, Терри тебе не рассказывал?! Он не говорил тебе, как умерла моя мать?
— Прости, я не знал, — сказал Пабло. — Откуда я мог знать это? — Он повернулся к Терри. — Я лучше пойду сейчас. Джулия будет беспокоиться. — Он прикоснулся к моей руке. — Завтра в одиннадцать, — он сделал паузу. — Ты не должен так скоропалительно судить о людях. Успокойся. Не у тебя одного проблемы.
Терри остановил меня, когда я ринулся на Точера.
— Угомонись, Фин, — мягко произнес он. — Пускай идет. Не сжигай этот мост, пока не разобрался во всем.
— Я хочу позвонить Кэрол, — сказал я. Терри дал мне свой сотовый телефон.
Телефон в квартире не отвечал, даже автоответчик не работал. Сотовый Кэрол тоже был выключен. Позвонить ее матери? Но у меня не было номера ее матери, да к тому же Кэрол говорила, что ее родители развелись. Ее мама, должно быть, сменила фамилию. Я позвонил в справочную. Номер телефона миссис Амен в Скарсдейл.
Такие здесь не проживали.
— Пойдем, — сказал я, обращаясь к Терри.
Я проснулся, когда Терри подъехал к моему дому в Баттери-парк.
— Который час? — спросил я.
— Десять тридцать, — он помолчал секунду. А затем, немного колеблясь, спросил: — Ты действительно хочешь остаться здесь, Фин?
Более чем когда-либо. Я смогу сосредоточиться и все обдумать только в своей собственной квартире.
— Да.
Я вылез из машины. Терри достал мой чемодан и чехол для костюма с заднего сиденья, и мы вошли в здание.
Консьерж, которому я дал совет по поводу его карьеры на Уолл-стрит, сидел за столом.
— Прикольная прическа, ублюдок, — сказал он.
Я проигнорировал его и подошел к почтовому ящику.
Но его голос следовал за мной:
— Боюсь, там полно почты от фанатов, мистер Бордер.
Терри прислонил палец к губам, почувствовав, что я на грани.
— Оставь его, Фин, — сказал он. — Боюсь, нам придется выслушать еще много нелицеприятных слов, прежде чем все закончится.
Консьерж был прав по поводу моего почтового ящика: он был забит доверху.
— Я возьму письма, — сказал Терри.
Он поставил чемодан на пол, достал почту из ящика, открыл чемодан и засунул все внутрь.
— Почитаем их завтра, — сказал он.
Мы поднялись на мой этаж. Я не мог решиться открыть дверь.
— У тебя все еще есть ключ? — спросил Терри.
Он у меня был. Засунут между теми несколькими долларами, которые я оставил в кошельке.
Я открыл дверь и включил свет в коридоре.
Первое имя было ДЖЕССИКА. Красной краской. На месте, где раньше висела карта Манхэттена в рамке 1890-х годов. Карта лежала на полу, стекло и рамка были разбиты.
Следующее имя было ЭББИ.
Затем ЭЙЛИН и ДЖАФИРА. Резкий красный цвет, грубые мазки, вокруг букв сделаны брызги в стиле Джексона Поллока.
На стене в коридоре написаны имена: РЭЙ, КОННОР.
В гостиной-столовой: СЕФ, РОЗА, СОЛ.
Все картины валялись на полу, изгаженные и забрызганные краской. Картина Центрального вокзала была неузнаваемой.
ДЖОН, КАРЛА.
Семейные фотографии были разорваны на мелкие кусочки, рамки разломаны и разбросаны.
ПЭТТИ, ХАРРИ.
Диван и кресла изорваны в клочья. Обеденный стол расколот. Стулья сломаны и тоже разбросаны. Телевизор без монитора. Музыкальный центр кровоточил проводами.
ДЕЙВ, ЧАК.
Системный блок компьютера был буквально выпотрошен: в разных углах валялись материнская плата, процессор и блок памяти. Пол представлял собой зловещую, воняющую палитру, состоящую из содержимого моего холодильника.
У ТВОИХ ЖЕРВ ЕСТЬ ИМЕНА, УБЛЮДОК.
Пропущенная буква Т в слове ЖЕРТВ каким-то образом подчеркивала ту слепую ярость и ненависть, которая подпитывала каждый удар кисти.
Меня ненавидели. Было неважно, что я не сделал ничего такого, чтобы заслужить подобное отношение к себе. Меня ненавидели. Это было так просто, так ужасно. Все мое тело болело, но я продолжал стоять, чувствуя, как у меня под ногами плющится стекло, дерево, сыр, оливки, осколки моего хрупкого местообитания.
Я вспомнил, что Кэрол говорила мне о граффити, нарисованном на бордюре шоссе Рузвельта. Дерьмо случается.
«А что-нибудь еще случается?» — думал я.
— Может, вызовем полицию? — спросил Терри.
— Нет, — ответил я, не раздумывая. — Давай возьмем пару вещей и поедем к тебе.
Терри тщательно осмотрел беспорядок.
— Как они вошли? Никаких признаков взлома. У кого-нибудь еще есть ключ?
— Только у управляющего, — сказал я. — Не важно. Давай соберем вещи и уйдем отсюда.