– Наш рыцарь, – продолжал Петрус, – чье самолюбие было глубоко уязвлено, решил сделать именно то, что делают все отвергнутые мужчины: начать на свой страх и риск войну. Он поклялся самому себе совершить такой подвиг, что возлюбленная уже никогда не позабудет его имя. И на протяжении многих месяцев искал благородный идеал, которому мог бы посвятить свою отвергнутую любовь. И вот однажды вечером, после того, как он услышал о том, какие преступления творятся на Пути Сантьяго, его осенило.
Вместе с двумя друзьями он занял городок – тот самый, по которому мы с тобой сейчас идем, – и через посредство паломников распустил слух, что намерен провести здесь тридцать дней и преломить триста копий в доказательство того, что нет среди рыцарей, оберегавших путь, никого, кто был бы равен ему доблестью и силой. Итак, они засели в городке со своими оруженосцами и слугами, развернули штандарты и принялись ждать тех, кто решится ответить на его вызов…
Я представил себе, какой пир там шел. Зажаренные целиком кабаны, вино рекой, музыка, похвальба и турниры. Эта картина очень отчетливо возникла передо мной, покуда Петрус досказывал свою новеллу.
– Поединки начались 10 июля, когда прибыли первые рыцари. Киньонес и его товарищи днем устраивали турниры, а по ночам – празднества. Поединки неизменно проходили на мосту, чтобы нельзя было убежать. Иногда принявших вызов оказывалось так много, что на мосту во всю его длину разводили костры, что позволяло проводить схватки до рассвета. Побежденные должны были поклясться, что никогда больше не поднимут руку на своих, а будут отныне и впредь защищать и оберегать пилигримов, полагая в этом единственное свое предназначение.
И за несколько недель слава о Киньонесе прогремела по всей Европе. Помимо рыцарей, помериться с ним силами приезжали и военачальники, и рядовые воины, и даже разбойники, свирепствовавшие на Пути. Ибо всякий знал: кто одолеет в схватке отважного рыцаря из Леона, наутро проснется знаменитым, имя же его увенчано будет славой. Но если соперники искали себе только славы, сам Киньонес преследовал куда более возвышенную цель – покорить сердце своей возлюбленной. И этот идеал делал его непобедимым.
9 августа завершились бои, и дон Суэро де Киньонес провозглашен был самым доблестным и отважным из рыцарей Пути Сантьяго. И с этого дня никто больше не осмеливался бахвалиться своей храбростью, и благородные рыцари сражались теперь не друг с другом, а против общего врага – разбойников, обиравших пилигримов. Так было положено начало рыцарскому ордену Сантьяго.
Тем временем мы прошли городок насквозь. Мне захотелось вернуться и новыми глазами взглянуть на мост, где происходили эти события. Но Петрус увлек меня вперед.
– И что же сталось с доном Киньонесом? – спросил я.
– Он отправился в Сантьяго-де-Компостелу и принес в дар святому золотое ожерелье. Оно и сейчас украшает статую Иакова Младшего.
– Я спрашиваю, удалось ли ему в конце концов добиться руки и сердца той дамы?
– А-а, вот это мне неизвестно. В ту пору историю писали только мужчины. И, увлекшись поединками, они упустили из виду окончание этой lovestory.
Завершив рассказ о доне Суэро де Киньонесе, мой проводник вновь замкнулся в молчании, так что следующие два дня мы шли без разговоров и почти без отдыха. Наконец на третий день Петрус замедлил темп. Сообщил, что вымотался за последнюю неделю и что года его уже не те, чтоб совершать такие форсированные марши. Я же в очередной раз убедился, что он говорит неправду: лицо его выражало не столько усталость, сколько сильнейшую озабоченность – казалось, он ждет, что случится нечто из ряда вон выходящее.
В тот день мы вошли в Фонсебадон, поселок обширный, но полностью разрушенный. Черепичные крыши каменных домов развалились от ветхости, деревянные стропила сгнили. Одним концом деревня упиралась в глубокий овраг, а прямо перед нами, за горой, стоял один из самых важных путевых знаков паломничества – «Железный Крест». Теперь уже я проявлял нетерпение, торопясь поскорее оказаться у этого ни на что не похожего монумента: железный крест на десятиметровом основании высился здесь еще со времен античности – Цезарь, вторгшись в Испанию, поставил его в честь Меркурия. По языческой традиции пилигримы клали у подножья камень, принесенный издалека. Подобрал кусок черепицы и я, благо валялось их вокруг множество.
И прибавил шагу, но заметил, что Петрус идет очень медленно. То и дело останавливается, чтобы осмотреть развалины, порыться в остатках книг, а потом и вовсе уселся на площади, посреди которой тоже стоял крест – только деревянный.
– Давай-ка отдохнем немного, – сказал мой проводник.
Я рассудил, что даже если мы проведем здесь час, то все равно успеем до темноты к Железному Кресту.
А потому присел рядом и вперил взгляд в открывшуюся мне картину запустения и разора. Подобно тому, как меняют реки свое русло, люди тоже изменяют родным местам. Эти дома были выстроены прочно, и немало времени должно было пройти, прежде чем они покосились и рухнули. Невольно возникал вопрос: что же заставило жителей покинуть такое благословенное место в долине, окруженной горами?
– Ты считаешь дона Суэро де Киньонеса безумцем? – осведомился Петрус.
Я уже позабыл, кто это, так что проводнику пришлось напомнить историю про мост.
– Нет, – ответил я и сам призадумался: а так ли это?
– А вот я считаю. И безумие его было того же рода, что и у Альфонсо. Помнишь того монаха? Присуще оно и мне, и проявляется ярче всего в моих рисунках. И тебе, пустившемуся на поиски меча. У всех у нас горит в душе, опаляя ее, пламя священного безумия, Агапе же не дает ему угаснуть.
А чтобы разгорелся этот огонь, вовсе не обязательно покорять Америку или по примеру святого Франциска Ассизского разговаривать с птицами. Зеленщик на углу тоже способен обнаружить в себе и проявить священный пламень безумия, если ему нравится то, что он делает. Агапе существует поверх и вне людских представлений и предрассудков и имеет свойство передаваться от одного к другому, ибо мир остро нуждается в нем.
Петрус сказал еще, что благодаря Голубой Сфере я сумел разбудить в себе Агапе. Но, чтобы он не угас, не надо бояться менять свою жизнь. Нравится мне то, что я делаю, – превосходно. Не нравится – никогда не поздно изменить что-либо. Допуская в свою жизнь возможность перемен, я превращаю себя в плодородную почву и позволяю прорасти семенам Творческого Воображения.