«Он никогда не вмешивается в Испытание Духа…» — мрачно подумал юноша, расстроенно закусил ус и посмотрел на Аттарка.
Тот улыбался! Весело и… чуть — чуть презрительно. И как бы невзначай поигрывал шнурком с тремя парами уже добытых им когтей.
«Ничего, добуду и я… — уверенно пообещал себе юноша. — И не три пары, а десять! Меня назовут Броском Копья и…»
Потом вспомнил смешинки в глазах Аютэ, ее ослепительно — красивое лицо и принялся придумывать Песнь:
«Аютэ Два Изумруда из рода Ракташ! Я, Негзар по прозвищу Бросок Копья из рода Гатран, предлагаю тебе свое Слово, свое сердце и свою жизнь! Да отвернутся от меня духи предков, если моя рука…» Нет, не так: «Аютэ Два Изумруда из рода Ракташ! Я, Негзар по прозвищу Бросок Копья из рода Гатран, — половинка, ниспосланная тебе Богами! Поэтому…»
В этот момент на его предплечье сжались пальцы Аттарка:
«Ты встаешь или нет?»
Сообразив, что он умудрился размечтаться не где‑нибудь, а в семи десятках шагов от Хозяина Леса, Негзар приободрился, подкрутил ус и, не глядя на соперника, оказался на ногах.
Медведь — тоже. И недовольно рыкнул.
— Спрячь перо [102] , быс — с-стро!!! — зашипел Аттарк. — Ну же!!!
Негзар дернулся, сообразил, что соперник прав, и оскалился:
— Знаю!!!
Тем временем медведь еще раз принюхался к политому медом овсу, набычился и зарычал. Раза в два громче, чем до этого. Так, что у Нагзара затряслись поджилки.
«Этот — не уйдет…» — понял он. И шагнул вперед…
…Хозяин Леса вел себя совсем не так, как рассказывал отец: вместо того, чтобы глядеть искоса, неуклюже отступать и делать вид, что боится охотников, он стоял рядом с корытом и ждал. Так, как будто точно знал, как и когда они нападут.
Это пугало. До дрожи в коленях. Поэтому каждый следующий шаг давался Негзару тяжелее предыдущего. И получался короче.
Когда до медведя осталось четыре десятка шагов, мир вдруг посветлел. А Аттарк, уверенно двигавшийся чуть левее Негзара, небо с выглянувшим из‑за облаков Дейром и даже непроницаемо — черная стена леса, окружавшая поляну, куда‑то пропали. Оставив юношу наедине со зверем.
«Бить надо шагов с трех — четырех… — глядя в глаза Хозяина Леса и не замечая капелек пота, текущих по лбу и спине, мысленно повторял он. — В грудь, под лопатку или в пах… Причем быстро и очень сильно…»
Как можно сильно ударить рогатиной, с каждым мгновением становящейся все неподъемнее и неподъемнее, он не понимал. А еще не верил, что поперечина, которая еще совсем недавно казалась ему прочнее стали, остановит бросок навстречу.
«В грудь, под лопатку или в пах… Снизу — вверх… И не забыть упереть древко в землю…»
За десяток шагов от медведя он вдруг почувствовал, что рогатина скользит! И сообразил, что его ладони — мокрые от пота…
«Не удержу!!!» — перепуганно подумал он, прошел еще немного и остановился.
Упер древко в землю, вытер об араллух левую ладонь, прислонил рогатину к себе и вытер правую…
…Нет, не вытер — попытался. Потому что, как только он оторвал пальцы от древка, медведь, казавшийся вырезанным из черного камня, молнией сорвался с места и прыгнул!
К нему, к Негзару!!!
Левая нога привычно скользнула в сторону и вперед…
Тело само собой качнулось следом…
Руки потянулись к наш’ги и… схватили воздух в тщетной попытке удержаться на ногах…
Плечо прострелило болью…
Перед глазами мелькнула падающая на землю рогатина, следом за ней — бурая тень, а через вечность уши разорвал оглушительный рев…
Потом хрустнуло, рев на мгновение оборвался и ударил по ушам с удвоенной силой!
Негзар сжался в комок, зажмурился и сообразил, что лежит! На земле!! Обхватив голову руками!!! Лежит, вместо того чтобы биться с Хозяином Леса!!!
«Я встану!!! Сейчас!!! Нет, через мгновение!!!» — мысленно воскликнул он и понял, что не встанет. Ни через мгновение, ни через два. Потому что ползет! К лесу! Пытаясь оказаться как можно дальше от жуткого рева, хрипов и хруста рвущейся плоти!
«Я встану там… у опушки… И…»
Что будет после этого «и», он так и не придумал, так как услышал презрительный смех Аттарка:
— Эй, Гатран, ты не туда пополз: корыто здесь, рядом со мной!!!
Воспоминания о том дне взрезали душу, как ритуальный нож увея. И вытащили из самых темных уголков памяти все то, что он когда‑либо пытался забыть: презрение в глазах деда, пров одившего ритуал лишения клинка, равнодушное «у меня только два сына, о’вери», [103] сорвавшееся с уст матери, увидевшей его умоляющий взгляд, душераздирающий скрип закрывающейся за спиной калитки и многое, многое другое.
Когда горечь воспоминаний стала совершенно невыносимой, а Негзар почти уже решил плюнуть на договоренности с Юлаем и вернуться в Голон, из открытого люка раздался голос долинника:
— Эй, ашер, ты наверху?
— Угу… — глухо буркнул он, торопливо встал, подошел к первому попавшемуся проему между зубцами и оперся на него локтями.
Снизу раздалось приглушенное ругательство, заскрипели ступени — и через пару десятков ударов сердца в люке показалось ухмыляющееся лицо Подсвечника:
— Глянь, это они?
Его рука безумно медленно полезла за пазуху, задержалась там минуты на полторы, а потом извлекла на свет перевязь с алчигами [104] .
Забыв про свои мысли о возвращении, Негзар сорвался с места, в два прыжка подскочил к долиннику, вырвал из перевязи попавшийся под руку клинок и с благоговением потрогал ногтем узорчатую сталь:
— Они…
— Пяти десятков хватит?
Четвертый день третьей десятины первого травника.
…Сразу же за Кабаньими Выселками дорога дважды вильнула, огибая глубокие овраги, взметнулась на довольно крутой подъем, выскочила из леса и вдруг оставила нас наедине с горами.
Увидев упирающиеся в небо заснеженные вершины Белой Стены [105] , перед которыми не было видно ни одного зеленого пятнышка, я расстроенно вздохнул: вместе с низкорослой и не особенно густой щетиной [106] за нашими спинами осталась призрачная надежда на нападение лесовиков. А вместе с ней — избавление от перспективы уступить свою Половинку кому‑то из хейсаров.