Весь! От грязных, спутанных волос и до самых кончиков покрытых шрамами пальцев.
Смотреть на то, как меняется его лицо, жутковато: сначала горячим воском оплывает когда‑то свернутый набок нос. Затем заполняется ямка на раздвоенном подбородке. Укорачиваются и чернеют усы. Становится гуще борода. Раздвигаются скулы. Темнеет и молодеет кожа. Меняется разрез и цвет глаз.
Моргаю, тру глаза кулаком и понимаю, что передо мной не Серый, а Унгар Ночная Тишь!
Хейсар легонечко шлепает ладонью по столу — и рвань, в которую он был одет, превращается в новенький араллух. Перстень тоже куда‑то пропадает. Вместе с сеточкой из шрамов на пальцах. Зато появляется Волчий Клык. И с силой бьет по столу рукоятью:
— У тебя нет будущего, илгиз! А у меня — есть. Поэтому она будет со мной!
«Она? То есть Мэй?» — я подаюсь вперед, чтобы облокотиться на столешницу и высказать парню все, что я думаю о нем и его будущем, и вдруг понимаю, что не могу пошевелиться: на плечи наваливается совершенно неподъемная тяжесть, а на горле сжимаются чьи‑то горячие, как раскаленное клеймо, пальцы.
— Не дергайся, а то уйдешь… — смеются мне в ухо.
Поворачиваю голову на голос и непонимающе таращу глаза: меня держит граф Ареник Тьюварр! Живой и здоровый!!!
Рвусь из о всех сил, чтобы ткнуть его пальцами в глаза, но остаюсь недвижным: руки, все еще скрещенные на груди, прорастают друг в друга корнями и, в мгновение ока посерев, каменеют!
— Да уймешься ты, наконец?! — тонким женским голосом шипит Унгар, потом тыкает пальцем в столбик с монетами, и тот превращается в здоровенную кучу денег, в которой, кроме желтков, есть серебро и медь.
Вижу это краем глаза — торопливо упираюсь ногами в пол, изо всех сил толкаюсь ногами, чтобы упасть на спину до того, как Тьюварр вобьет в нее свой меч, и остаюсь на месте: в камень превращаются еще и ноги!
Поворачиваюсь вполоборота, чтобы вцепиться в него зубами, одновременно вспоминаю о Благословении Двуликого, шепчу «Элмао — коити — нарр» и с безумной радостью чувствую, как трескается камень на моих предплечьях и бедрах.
— Я посчитал, латт’иара! — доносится до меня голос Ночной Тиши. — Они будут должны четырнадцать желтков, семнадцать копий и двадцать три медяшки…
Мне — не до налогов: я почти дотянулся до шеи убийцы мамы и Ларки и уже чувствую вкус его крови…
Вспышка — и шея становится совсем тоненькой и белой. А через мгновение я чувствую запах Мэй. И слышу ее голос:
— Правильно…
Я отшатываюсь, смотрю туда, где должен был находиться граф Тьюварр, и вижу ее. В розовом платье, в котором она стояла на Помосте Истины, с моим посохом в руке и с взглядом, направленным на Унгара…
— Мэй?
Услышав мой возглас, она виновато вздыхает, вталкивает посох мне в руки и опускает взгляд:
— Он ответил правильно, поэтому я должна выйти за него замуж…
Провожу пальцами по Пути, касаюсь места под последнюю зарубку, сглатываю подступивший к горлу комок и обреченно киваю:
— Хорошо…
Мэй облегченно переводит дух и вдруг тянется губами к моим губам.
Понимаю, что это — в последний раз, закрываю глаза и подаюсь навстречу.
Жду минуту… две… пять… Слышу удаляющийся шелест платья и потерянно выдыхаю:
— Прощай, Огонек…
— Прощай? — Мэй ласково касается шрама на моей щеке, а когда я открываю глаза, радостно вскрикивает: — Он очнулся! Сита, он очнулся!!!
Непонимающе моргаю, пытаюсь понять, почему так сильно кружится голова, и чувствую жажду.
Нет, ЖАЖДУ! А еще тошноту, тянущую боль в животе, жжение в плече и предплечье и ту самую тяжесть в руках и ногах, которая мешала мне двигаться…
Миг — и тяжесть на ногах исчезает, а рядом с темным пятном перед глазами появляется еще одно:
— Хм… И правда очнулся…
Прошу воды. Хриплым шепотом, потому что губы сухие и не двигаются, а горло дерет так, как будто в него насыпали песка.
Пятна исчезают, потом первое появляется снова, и моих губ касается что‑то горячее.
Пытаюсь приподнять голову — и на миг теряю сознание от безумного головокружения и вспышки боли в напрягшемся животе.
— Не шевелись, я тебя напою!!!
Это — голос Мэй, поэтому открываю рот и забываю обо всем на свете, когда по иссохшему горлу прокатывается первый глоток чуть горьковатой, но от этого не менее вкусной жидкости…
…Через какое‑то время, когда кружка отрывается от губ, а в голове начинает потихоньку проясняться, я вдруг слышу потрескивание горящих поленьев и чувствую запах костра.
Очаг? Летом?
Пытаюсь скосить глаза, чтобы разобраться, брежу я или нет, и вдруг понимаю, что мерзну.
Прислушиваюсь к своим ощущениям, понимаю, что почти не чувствую пальцев рук и ног, рывком вспоминаю ночной бой и понимаю, что ранен.
Таращу глаза, чтобы увидеть хоть что‑то. И в какой‑то момент вижу перед собой сияющее лицо баронессы д’Атерн.
Чему она радуется — непонятно. Поэтому хмурюсь, представляю себя на ее месте и наконец догадываюсь:
— Долго?..
Язык шевелится с большим трудом, поэтому добавить «…я был без сознания» не получается.
Мэй понимает и так:
— Двое суток…
М — да… Видимо, зацепило неслабо.
Закрываю глаза. Пытаюсь пошевелить конечностями, чтобы почувствовать, куда именно. И почти глохну от возмущенного рева:
— Не дергайся — руки — ноги на месте!
Это — не Мэй. Наверное, та самая Сита.
Шевелиться перестаю — ей, если она, конечно, лекарь, виднее. Потом открываю глаза и вопросительно смотрю на склоняющуюся ко мне хейсарку.
Она пальцами касается моего горла, некоторое время внимательно прислушивается к биению жил, удовлетворенно хмыкает и отрывисто бросает:
— Живот, нога, плечо, предплечье…
Соображаю я еще не очень, но все равно отмечаю, что, раз меня чем‑то поили, значит, рана в живот не опасна.
Хейсарка тут же подтверждает мою догадку:
— По отдельности — ничего особо серьезного. Просто ты потерял очень много крови…
Благодарю ее взглядом, смотрю на Мэй и вдруг замечаю, что ее глаза воспалены, щеки — запали, а волосы не в магасе, а кое‑как собраны в хвост.
— Не спала? Совсем? — одними губами спрашиваю я.
Хмурит брови — видимо, не понимает, что я пытаюсь сказать. Потом почему‑то возмущенно вспыхивает, фыркает, подхватывает с табурета влажную тряпку и начинает вытирать мне лоб…
…Легкие, как перышко, и до безумия ласковые прикосновения заставляют забыть о слабости, болях в животе и тошноте. Я млею от удовольствия целую минуту. Или две. Потом слышу грохот открывающейся двери, рык Тарваза Каменной Длани и сжимаю кулаки: видеть кого‑либо, кроме Мэйнарии д’Атерн, я сейчас не в состоянии.