Напрягаюсь я зря — меня тут же бросает в холодный пот, живот вспыхивает огнем, а перед глазами начинают мелькать серебристые пятна.
Некоторое время балансирую на грани потери сознания, потом, кажется, прихожу в себя и даже начинаю слышать торжественный голос одного из вломившихся:
— …рза, возвращаю тебе твое оружие!!!
Открываю глаза, жду, пока перестанут мелькать искры, вижу, как очень пожилой, но довольно крепкий и явно привыкший повелевать хейсар прикладывает ко лбу мой чекан, потом торжественно опускает его на протянутую Тарвазом белую шкуру и уже вместе с ней кладет оружие на стол, стоящий в центре комнаты.
— У — уэй! У — уэй!! У — уэй!!! — троекратно рявкают горцы, убирают вскинутые над головой Волчьи Клыки обратно в ножны и, кажется, пытаются обступить мое ложе.
Почему «кажется»? А потому, что в этот момент я опять соскальзываю на грань между реальностью и небытием и какое‑то время слышу только обрывки отдельных фраз…
— …анатар Седобо…рд на…им шшат’или… — тот самый хейсар, который принес мой чекан.
— …вон! Все!! Неме… — это, должно быть, Мэй.
— …я только зако… — снова старец.
— …шиара, ты… — по — моему, Тарваз Каменная Длань.
Потом — еще один возмущенный вопль Мэй, стук сапог и скрип двери.
Теряюсь в наступившей тишине. Вглядываюсь в мелькающие перед глазами цветные пятна и слышу прерывающийся шепот:
— Кро — о-ом?… как?…льше нико… щаю!
На всякий случай киваю. Чувствую прикосновение ко лбу чего‑то теплого и влажного. Пытаюсь открыть глаза — и все‑таки теряю сознание…
Седьмой день четвертой десятины первого травника.
…Здесь, в самой бедной части Ремесленной Слободы, четверка белоснежных тонконогих рагнарцев [193] , запряженных в роскошную карету аж на восьми ремнях, выглядела так же неуместно, как королевская корона — в повозке падальщика. Поэтому в первое мгновение после того, как они вылетели из‑за угла шорной мастерской Одноногого Гилли и, разбрызгивая грязь, понеслись по направлению к его лачуге, Бельвард невольно улыбнулся. Но стоило ему увидеть могучую фигуру Бера, по своему обыкновению сидящего на козлах рядом с кучером, как улыбка тут же пропала: этот человек, тенью следующий за маменькой, всегда казался юноше олицетворением неминуемой смерти.
Кстати, так казалось не ему одному, а всем, кто когда‑либо въезжал в пределы лена Уверашей. Почему? Да потому, что Мельен был не столько телохранителем, сколько карающим бичом в неутомимой руке своей хозяйки. Нет, свои обязанности по ее охране он, конечно же, выполнял безукоризненно. Но находил отдохновение только тогда, когда причинял боль или убивал.
Кого? Да любого, на кого указывала графиня Марзия! Вне зависимости от их происхождения, возраста или степени родства с его хозяйкой. И с таким пылом, как будто они были его личными врагами.
Стоило Беру нахмурить брови, как окружающие бледнели и впадали в ступор. Еще бы — пять ударов батогами в его исполнении калечили сильнее, чем три десятка, нанесенные королевским палачом! А десять превращали виновного в окровавленный кусок мяса, не способный даже хрипеть.
Иногда Бельварду казалось, что Мельена боится даже отец. Впрочем, скорее всего, только казалось, ибо в присутствии главы рода телохранитель обычно вел себя тише воды и ниже травы, открывая рот только тогда, когда требовалось ответить на какой‑либо вопрос.
Вот и сейчас, спрыгнув с козел, Бер жесточайшим ударом кулака в лицо сбил с ног «недостаточно быстро» отскочившего от кареты прохожего, потом рявкнул на кучера, остановившего карету «слишком близко к луже», дождался, пока тот исправит допущенную оплошность, и открыл украшенную гербом дверцу.
Из‑под кружевной занавески показалась белоснежная ручка графини Увераш, потом — край подола желто — серого [194] платья, а затем — причудливая прическа, заколотая шпильками с драгоценными камнями.
Царственный, исполненный непередаваемой грации шаг — и маменька, оказавшись на земле, неторопливо поплыла к предупредительно распахнутой кучером калитке.
Бельвард прикипел взглядом к небольшой лужице, расположенной между калиткой и дверью в дом. А через мгновение торопливо осенил себя знаком животворящего круга: маменька прошла прям о по ней! Не заметив!! А значит, пребывала в преотвратительнейшем настроении!!!
Так оно, собственно, и оказалось — в его комнату она не вошла, а ворвалась. И, забыв поздороваться, расплылась в кровожадной улыбке:
— Где она?
Юноша нервно сглотнул, вытер о шоссы мигом вспотевшие руки и опустил взгляд:
— Они нас обманули…
— Не поняла?
— В карете ехали двойники…
Тихий шелест платья, аромат благовоний, пахнувших в лицо, — и ярко — алый ноготь указательного пальца леди Марзии уткнулся Бельварду под подбородок:
— Что значит — «двойники»?
— Им кто‑то помогал… — подняв голову и обреченно посмотрев в сузившиеся от бешенства зрачки матери, выдохнул он. — Они были похожи на настоящих как две капли воды…
— Бе — е-ельва — а-ард! — сверкнув глазами, протянула мать. — Скажи, что ты по — ошу — ут и — ил!
Услышав в ее тоне хорошо знакомые нотки, юноша с огромным трудом удержался от трусливого шага назад:
— Увы, не могу — это были двойники. Если есть желание, можете полюбоваться сами…
Увидев, куда направлен его взгляд, леди Марзия щелкнула пальцами — и Бер, в мгновение ока оказавшись рядом с котомкой, присел на корточки и выкатил на пол голову лже — Бездушного.
— Подними… — не обратив на омерзительный запах никакого внимания, потребовала графиня. И впилась взглядом в мертвое лицо.
— Если бы не смазалась краска, то я бы решил, что убил Бездушного… — еле слышно выдохнул Бельвард. — Этот человек двигался в точности как Меченый…
— Изменить внешность — легко… — буркнул Бер. — А вот найти человека, способного повторять движения, да еще и в точности — почти невозможно…
— Я тоже так думаю! — кивнула леди Марзия, брезгливо шевельнула пальцам и, показывая, что голову можно убрать, и повернулась к сыну: — Значит, ты был недостаточно внимателен! Поэтому…
— Окажись на моем месте любой другой человек, он бы тоже обознался! — холодея от собственной наглости, перебил ее Бельвард. — Если у вас есть желание, можете посмотреть на то, как двигается и говорит лже-леди Мэйнария! Слизень?
Дверь в соседнюю комнату тут же распахнулась, и на пороге возникла «баронесса д’Атерн» собственной персоной. Бледная, с разбитыми губами и надорванной мочкой уха, покачивающаяся от слабости — но двигающаяся так, как надо.