— Прекрасно, — Алексей завернул сапог в скатерть, которую снял со стола в трактире. — Сейчас мы сдадим твой сапог на химический и микроскопический анализ, и наш врач уже через полчаса установит, что кровь эта человеческая, и даже узнает, кому из убитых она принадлежала. — Конечно, Алексей несколько преувеличил возможности Олябьева, особенно в последней части своего заявления, но зато, несомненно, напугал Сазонова. Трактирщик, правда, пытался своего страха не выдать, но глаза его тревожно перебегали с одного сыщика на другого, а руки, в которых он нервно тискал картуз с лаковым козырьком, слегка, почти незаметно, подрагивали.
Корнеев тем временем отправился на старую квартиру, где Сазонов проживал до вчерашнего дня, и обнаружил в хозяйском чулане отпиленную короткую часть штанги с шаром, которой не доставало у орудия убийства, найденного в кустах неподалеку от места преступления. Прежняя хозяйка Сазонова признала в ней часть «штуковины», которую видела у своего жильца под кроватью, когда мыла полы в его комнате. И после того, как жилец съехал, она подобрала обрезок штанги на помойке и спрятала в чулан, полагая, что в хозяйстве все сгодится…
Сазонову предъявили обе части штанги, но он продолжал настойчиво и уже как-то обреченно отрицать свою вину. Тогда Корнеев принес торговую книгу с записями, сделанными Сазоновым в «Берлине». Сравнили два почерка — в книге и в записке, — они оказались очень похожи. Но Сазонов и этот довод тоже не признал и продолжал запираться.
— Ну, что ж! — Иван устало посмотрел на часы, потом на Сазонова. — Не хочешь признавать убийство, скажи тогда, отчего такой маленький?
— В детстве под телегу попал, — пояснил тот не слишком охотно. — С той поры перестал расти.
Иван смерил его взглядом. Правду говорят: мелка блоха, а кусает будь здоров!
— Поехали в управление! — приказал он. — Проверим нашего Великана через стол приводов.
При североеланской полиции вот уже несколько лет существовал подобный стол регистрации преступников.
В его сейфах и шкафах хранилась богатая картотека, которая помогала опознать задержанных жуликов. По большей части это были любители скрывать свои истинные, уже известные полиции имена. Здесь же регистрировали людей, впервые попавшихся на преступлении.
Десятки лиц ежедневно дефилировали перед этим столом. А в дни облав по его спискам проходило до сотни, а то и больше человек.
Почти четверть века его возглавлял Николай Егорович Колупаев. За чрезмерную дотошность преступники давно уже прозвали его Колупаем. И пользовался он у них если не любовью, то известным уважением.
Колупаев был маленьким толстым человеком весьма мрачного вида, никогда не улыбающимся, с неизменной трубкой в зубах. Бывший ротный фельдшер, он за время службы в полиции пропустил через свой «стол» такое множество людей и до того набил глаз, что стал, в конце концов, чуть ли не ясновидящим, определяя на глаз род занятий любого человека.
Несмотря на угрюмый характер, Николай Егорович службу свою любил, и не было для него большего удовольствия, как уличить скрывающегося под чужим именем мошенника. Порывшись в пыльных регистрах, в антропологических и дактилоскопических отметках, он непререкаемо доказывал какому-нибудь Петрову, что он вовсе не Петров, а Иванов, крестьянин такой-то губернии, уезда, волости и деревни, и имеет за своей спиной уже не одну судимость.
Вот к этому человеку и привели на опознание Сазонова.
Колупаев был лаконичен и сух на допросах, но всегда предварительно выкладывал на стол несколько инструментов для антропологических измерений, смахивающих на пыточные орудия времен Средневековья. Один их вид вызывал у задержанных панический ужас. Сазонов не был исключением и заметно побледнел, когда Колупаев весьма демонстративно повертел в руках громадный циркуль, который обычно существенно влиял на полноту признаний всех без исключения «клиентов» регистратора всевозможных темных личностей.
Процедуру опознания преступника Колупаев мастерски превращал в своеобразный спектакль. И хотя он проходил по одному и тому же сценарию, всякий раз в нем возникало множество нюансов, вариантов, неожиданных коллизий, правда, кончавшихся почти всегда одинаково — изобличением преступника.
Николай Егорович начал допрос с традиционного вопроса:
— Как звать?
Сазонов назвался.
Колупаев окинул его угрюмым взглядом исподлобья.
— Судился?
— Не то что не судился, — нехотя ответил Сазонов, — но даже в свидетелях у мирового не бывал.
— Врешь, негодяй!
— Чего мне врать? — Сазонов старательно отводил глаза в сторону, но они сами собой возвращались к лицу Колупаева. Умел Николай Егорович приковать к себе взгляд человека, а преступника тем более.
— А ну-ка, давай пальчики!
Сазонов как будто с недоумением посмотрел на регистратора. Тот, усмехнувшись, взял его руку, сначала правую, потом левую, смазал специальной краской и поочередно прижал каждый палец к бумаге. Затем, насвистывая сквозь зубы мотивчик из последнего поставленного в театре водевиля «Лев Гурыч Синичкин», подвел снимок под формулу и через десять минут многозначительно крякнул и вперил насмешливый взгляд глазок-буравчиков в Сазонова.
Вавилов, который, затаив дыхание, наблюдал за манипуляциями регистратора, толкнул в бок Алексея и торжествующе подмигнул ему. Кажется, Колупай что-то наколупал!
— А вот вам аналогичные пальчики! — ласково возвестил Николай Егорович и помахал перед лицом Сазонова снимком с черными пятнами отпечатков. — Сейчас еще на кистене проверим. Куда тогда денешься?
Сазонов молчал, не поднимая головы. А Колупаев зачитал справку, которая хранилась у него в архиве:
— Матвей Сазонов, Североеланской губернии, Марьинского уезда, Котляровской волости, тридцати восьми лет. Православный. Отбывал в семьдесят восьмом году по приговору мирового судьи семнадцатого участка три месяца тюрьмы за кражу.
Пауза и строгий взгляд на задержанного. И дальше:
— По приговору мирового судьи третьего участка шесть месяцев тюрьмы за попытку разбоя в восьмидесятом году.
Опять пауза и опять суровый взгляд на Сазонова:
— По приговору мирового судьи десятого участка год тюрьмы за избиение и причинение увечий двум человекам в восемьдесят первом году.
И, наконец:
— По приговору Томского окружного суда был присужден в восемьдесят втором году к арестантским ротам сроком на четыре года, за непреднамеренное убийство приказчика Валиева по пьяному делу. А вот и мурло! — Николай Егорович, по-сатанински ухмыляясь, сунул под нос Сазонову фотографию.
Тот отшатнулся и чуть не упал со стула. Иван вскочил со своего места.
— Егорыч, откатай быстрее пальцы на кистене.
— Помню, не спеши, — степенно ответил тот и развернул изрядно испачканный шарф Вавилова. Покачал удрученно головой, но нанес на ручку булавы порошок магнезии, затем осторожно его сдул. Тонкий слой прилип к отпечаткам следов пальцев, с четко обозначенными спиральными завитками кожи.