— Не торопись, — Тартищев загнул еще один палец, — скажи, когда постельное белье последний раз меняла? Или, как всегда, простынку перевернули, и айда по новой? По правилам барышне обмыться надо после каждого употребления и белье поменять, или впервые от меня слышишь про такое?
— Если б все по правилам исполнять, я б за вход не полтинник брала, а целковый, — огрызнулась Василиса и, вытащив откуда-то из-под юбок длинную папироску, закурила ее, притулившись к ширме.
— Правильно, потому все лохмотники на твой фонарь и слетаются, — сказал устало Тартищев. — Девки твои румянятся и белятся на два пальца толщиной, вместо того чтобы лишний раз известные места обмыть.
А ведь это тоже повод, чтобы штраф на тебя наложить приличный, а то и билет отобрать, чтоб другим неповадно было правила нарушать!
— А ты по околотку пройдись, Федор Михайлович, посмотри, кто этих правил не нарушает? Жизнь-то нонче дорогая, а девок кормить надо, и в отрепье их не оденешь, и клиенту пива да водки надо выставить…
— Ладно, заприбеднялась, — махнул рукой Тартищев, — неси сюда медицинские билеты, посмотрю, когда барышни твои последний раз у врача проверялись… Надеюсь, малолеток среди них не наблюдается?
Василиса ушла за ширму, но вернулась не с билетами, а со штофом вина и молча поставила его на стол.
Тартищев, прищурившись, окинул его взглядом и крякнул. Василиса задрала юбку, обнажив костлявую ногу в вязаном чулке, и достала кошелек. Аккуратно положила его на стол перед Тартищевым.
— Возьмите, Федор Михайлович, жертвую на богадельню. Передайте батюшке, что от чистого сердца…
— На богадельню сама передашь. — Тартищев взял кошелек и опустил его во внутренний карман шинели. — Это на другое пригодится.
Алексей опешил. На его глазах начальник сыскного отделения без явных угрызений совести положил себе в карман взятку и даже не покраснел при этом. Зато сам он едва сдержался от негодования. Но все-таки решил высказаться после, когда спектакль наконец закончится.
Тартищев достал носовой платок и, сняв фуражку, тщательно протер голову и лицо. Потом так же неторопливо вернул платок в карман и строго посмотрел на Василису.
— А теперь рассказывай, куда Мозалевского подевала?
— Моза… — поперхнулась Василиса. — Кого?
Отродясь про такого не слыхала!
— Не врать! — прикрикнул на нее Тартищев и для острастки стукнул кулаком по спинке дивана. — Он же сюда прибежал, когда мы его спугнули!
Василиса недоуменно пожала плечами:
— Не пойму, о чем говорите, Федор Михайлович?
И Алексей понял, что на этот раз она не обманывает. Действительно не понимает, о ком идет речь.
Тартищев это тоже понял и уточнил:
— Кого сегодня Крапива с Червивым замастырили? В шляпе и с тросточкой?
— Ах, этого! — обрадовалась Василиса. — Так вы ж его знаете! — Копченый это, Фаддейка, вражий потрох! Финажки лишние появились, так он решил погусарить. Чепчик [37] приобрел, коньки [38] новые… Да за вечер все и продул. Я его по старой памяти к Ляльке привела. Потом расплатится, когда опять разбогатеет!
Он и сейчас там, в нумере. Дрыхнет, наверное, пока у Ляльки клиентов нету…
Через десять минут, удостоверившись в том, что в номере у Ляльки действительно отсыпается мелкий ширмач и бывший форточник Фаддейка Копченый, Тартищев и Алексей покинули заведение Василисы.
А еще через десять минут Федору Михайловичу доложили, что во время облавы никого похожего на Мозалевского задержать не удалось…
— Ты давай потише, не грохочи сапогами! — предупредил Тартищев, когда они на цыпочках преодолели гостиную и стали подниматься по лестнице на второй этаж, где находился кабинет хозяина. — Не дай бог, Лизку разбудим…
— А я и не спала вовсе! — раздался сверху девичий голос, и из темноты навстречу им выдвинулось некое воздушное создание в накинутой поверх розового пеньюара персидской шали и с горящей свечой в руках.
За ней следовала крупная легавая, которая, казалось, с тем же негодованием, что и ее юная хозяйка, смерила взглядом двух мужчин, застывших как изваяния посреди лестницы.
Девушка подняла свечу вверх и язвительно справилась:
— Неужто мой дорогой папенька решил почтить сей дом своим присутствием? По какому ж такому важному событию вы соизволили здесь появиться?
— Лизонька, — сконфуженно произнес Тартищев, — служба такая, не всегда и предупредить можно…
— Можно, — строго сказала дочь, — вы просто не считаетесь с моими нервами, Федор Михайлович! — Лиза дернула плечиком и опустила свечу чуть ниже и осветила Алексея. — А это кто?
— Познакомься, Лизонька, это Алеша, Алексей Поляков. Он и вчера, да и сегодня славно мне помог…
— Ну и оставайтесь со своим Алешей! — выкрикнула Лиза и, резко развернувшись, так что пламя свечи едва не погасло, скрылась за дверями комнаты, очевидно, своей спальни. Легавая с недоумением посмотрела на Федора Михайловича, Алексею показалось, что даже удрученно качнула головой, и последовала за хозяйкой. Остановилась на мгновение, в слабом свете заглядывающей в окно луны тускло блеснули собачьи глаза, и исчезла за дверью спальни.
— Вот и Дозор туда же! — вздохнул тяжело Тартищев. — Не нравится им моя служба, но ведь кому-то и подобным образом надо на хлеб зарабатывать.
Он открыл дверь в кабинет и пропустил вперед Алексея:
— Проходи, не стесняйся! Здесь моя вотчина, и Лизке вход по особому пропуску!
Алексей вошел и застыл в удивлении, заметив несколько чемоданов и сундук со своими вещами.
— Откуда это?
— Да я еще с вечера распорядился их доставить, — ответил небрежно Тартищев и прошел к широкому, затянутому зеленым сукном столу. Опустившись в просторное кожаное кресло, жестом показал на соседнее:
— Присаживайтесь, сударь, в ногах правды нет.
— Зачем вы это сделали? — удивился Алексей.
— А затем, мил человек, что нечего тебе по квартирам мотаться. У меня надежнее будет.
Алексей несколько растерялся. Его мнением опять даже не поинтересовались. Но если Тартищев приказал перевезти его вещи, то, стало быть, не хочет выпускать его из поля зрения, следовательно…
Однако Федор Михайлович уже перехватил его мысль.
— Может, я и поспешил немного, что, не спросясь, решил тебя к себе на жительство определить? Может, после сегодняшней маеты ты уже раздумал со мной общаться?
— Не раздумал, — быстро ответил Алексей.
— Ну и славненько! — потер ладони Тартищев. — Сейчас Никита ужин нам с тобой сообразит, да водочки с устатку. Ты как ее, мерзавку, потребляешь?