— Не правда ваша, Алексей Дмитриевич, он потому меня и не замечает, что я барышня. Если б Петя был жив… — Она с силой оттолкнула его и, закрыв лицо ладонями, выскочила из флигеля. Алексей с недоумением проводил ее взглядом. Потом вгляделся в портрет, который продолжал сжимать в руке. На него смотрела его давняя мечта и, возможно, любовь… Женщина с удивительными глазами… Вздохнув, он порвал портрет на части и выбросил в корзину для бумаг.
В приоткрытую дверь он заметил, что Лиза вместе с Дозором скрылись в доме, и подумал, что девушка на самом деле очень одинока и все ее выходки от недостатка внимания и заботы и от самой обыкновенной ревности, которую она к нему испытывает, потому что, стоит признать, с ним Федор Михайлович проводит гораздо больше времени, чем с собственной дочерью.
«Если б Петя был жив!..» — вспомнил он вдруг последние слова Лизы. Неужели у Федора Михайловича был сын? Так почему ж тогда он ни разу, ни единым словом не обмолвился о нем, так же как и о покойной жене? Или с этим связаны какие-то особенно неприятные события, о которых ему не хочется вспоминать?
Хотя что может быть неприятнее и тяжелее потери любимого человека, даже если он жив, но ты не имеешь никаких известий о его судьбе?..
Алексей упал лицом в подушку и полежал так некоторое время, стараясь вызвать в памяти образ той, чей портрет только что уничтожил собственными руками.
Но почему-то вдруг он самым странным манером слился в единое целое с образом рыжеволосой «богини»
Дильмаца.
Тряхнув головой, он попытался избавиться от видения развратной бабенки, ублажающей старого князя, и выругался про себя. Его словно заклинило на слове «рыжая», которое произнесла Лиза, упомянув неизвестную ему кассиршу из цирка. Необходимо срочно избавиться от этого наваждения, иначе в каждой рыжеволосой женщине ему будет видеться пассия Дильмаца.
Он перевернулся на спину и приготовился воспользоваться бесспорными прелестями домашнего ареста: подремать с часок, а потом разобрать книги, которые на Днях пришли из Петербурга, но заняться ими и рассмотреть как следует все не хватало времени.
В последние дни ему приходилось спать по три-четыре часа в сутки. Сейчас представилась возможность нагнать упущенное, но сон не шел. Алексей поворочался с боку на бок, повоевал с назойливой мухой, залетевшей в окно, и решил переключиться на книги, но заняться этим воистину полезным занятием ему помешал Никита, возникший на пороге с большой плетеной корзиной, прикрытой полотняной салфеткой.
— Что, Алексей Дмитрич, небось оголодали? — справился он от порога и, не дожидаясь ответа, прошел к столу и опустил корзину на стул. — Авдотья тут меня послала подкормить вас маленько. А то, говорит, загнется наш молодой барин во цвете лет!
— И с чего ж я, по-твоему, загнусь? — спросил Алексей, без сожаления оставив книги и подсаживаясь к столу.
— Ас чего такие, как вы, загибаются? — Никита доставал из корзины обед, приготовленный Авдотьей, которая, несмотря на глухоту, самым подозрительным образом всегда была в курсе всех событий, происходящих в доме. И Алексей тут же получил подтверждение своим подозрениям. — Авдотья сказывала, что Федор Михалыч дюже на вас рассердился. «Сгною, — кричал, — под домашним арестом!» — объяснил Никита неожиданную заботу старой кухарки.
— Н-да-а! — только и мог вымолвить Алексей и почесал затылок. — Выходит, Федор Михайлович решил, чтобы я здесь отощал как следует, а вы вздумали наперекор его приказу пойти? А если он и вас под арест отправит?
— Да нет, — вполне серьезно ответил Никита, — нас не отправит. Авдотья — глухая, с нее какой спрос?
А я герой Крымской кампании, Севастополь защищал!
Федор Михалыч меня за это уважает и в денщики потому взял, что сам из тех краев. Бывает, позовет меня к себе, по чарочке выпьем, и давай он вспоминать те места благословенные. Как в детстве бычков, это рыба такая, головастая, — пояснил Никита, — ловил на Черном море, как чуть ли не до самой Туретчины на баркасе ходил да с разбойниками дрался, которые на них не раз нападали… Сейчас он, конечно, уже не тот, а раньше на спор серебряный целковый в трубочку закручивал. Теперь смеется. «Баловство!» — говорит…
Никита выложил на стол хлеб, выставил кринку с топленым молоком, достал заботливо укутанный Авдотьей в полотенце горшочек с гречневой кашей и напоследок половину жареной курицы и пучок зеленого лука.
Но Алексей лишь окинул стол взглядом. Гораздо больше его интересовало другое.
— А ты давно у Федора Михайловича в денщиках?
Никита расправил огромные, в густую проседь, усы, нахмурил лохматые брови, как-то по-особому с краев загнутые вверх.
— Да почитай уже пятнадцатый год али шашнадцатый. Надо у Авдотьи спросить, она все помнит…
— Скажи, а почему Федор Михайлович один? Отчего его жена умерла? Болела, что ли?
— А, кабы болела! — махнул рукой Никита. — В том-то и дело, что не болела. Красавица была Анна Лукьяновна, каких еще поискать! Лизавете до матушкиной стати еще расти и расти! Чуешь? — склонился Никита к его уху. — Федор Михалыч смолоду еще тот орел был! — Никита окончательно перешел на шепот— Говорят, будто он свою Аннушку у какого-то богача отбил и сюда привез, чтоб, значитца, не поймали. И уж любил он ее, голубушку, спасу прямо нет.
Пылинки сдувал. И она тоже все: «Феденька, Феденька…» Не уберег только он ее. Поехали на Троицу на лодке кататься, а вода большая была, не заметили, как на топляк налетели. Федор Михалыч Лизу успел подхватить, ей тогда пять лет было, а Анна Лукьяновна и Петя сразу же под воду ушли… Мы тут же принялись за ними нырять, потом парни мастеровые — они неподалеку гуляли, пытались их достать… Но без пользы все… Унесла вода обоих, через две недели только и нашли, вместе выплыли аж за двадцать верст от города… Думал я тогда, что господь Федора Михалыча тоже приберет, не ел он почти ничего, почернел, весь высох… Очень уж сынка он своего любил… Сейчас бы ему уже за двадцать было. — Никита вздохнул. — До сих пор по ним скучает. Давеча говорит: «Смотри, Никита, а Лиза и впрямь на Аннушку походит…» — и слезы на глазах…
Никита шмыгнул носом, вытер ладонью повлажневшие глаза и проворчал:
— Ешьте ужо скорее, а то за забором Иван вас дожидается, небось измаялся, сердешный. Дело у него до вас. И говорит, что спешное.
— Да, мы сговаривались с ним встретиться, а теперь не знаю, что и делать. Я ведь под арестом, — посмотрел на него озадаченно Алексей.
Никита весело подмигнул ему.
— Да какой же арестант не желает из острогу сбежать?
— И верно, — подмигнул ему Алексей, — кто ж не мечтает! — И принялся за еду.
А уже через полчаса даже Никита покачал в удивлении головой, когда предстал перед ним молодой приказчик в надвинутом на глаза картузе, ситцевой рубахе навыпуск, подпоясанной тонким кожаным ремешком с серебряным подбором, и плисовых штанах с напуском на сапоги. Послюнив палец, он закрутил тонкие усы, так что они стали торчком, как у того приказчика из ювелирного магазина, и прошелся этаким кандибобером по комнате.