Жестокая Фортуна | Страница: 80

  • Georgia
  • Verdana
  • Tahoma
  • Symbol
  • Arial
16
px

Кто такие эгри, Виктор Палцени немножко знал. Так, на уровне обывателя, считывающего новости да почитывающего интересные статейки краем глаза. Можно было сказать, что такие люди, смело квалифицируемые как человекообразные существа, встречались в Галактике повсеместно. Где чаще, где крайне редко. И не настолько уж они были как-то уникальны или отличались от остальных людей. Просто у эгри было как бы сразу два хранилища памяти. Одно в голове, как и положено, в мозгу, а второе – в спинном мозге. И вроде как никаких бонусов, исключительности или развитых талантов наличие этих хранилищ не давало. Но зато при страшных авариях или катастрофах, когда голова подвергается наибольшим повреждениям, таких пострадавших удавалось реаниматорам восстановить гораздо легче. Особенно в плане возвращения полной памяти и здравого сознания. Помогали резервы спинного мозга.

Так что сейчас инопланетянин сразу понял всю подноготную ведущегося пересказа. Когда девушку-эгри омолаживали, она все равно пусть и не сразу, пусть и со временем, но вспоминала о своей прежней жизни. Потому что память, сосредоточенная в спинном мозге, содержалась там в совершенно иной концепции, чем в мозговых извилинах, и не стиралась вместе с полной «зачисткой омоложением» всего организма.


А недавняя рабыня тем временем продолжала:

– Для меня настали самые страшные дни в моей жизни. Мои мучители измывались надо мной самыми изуверскими способами, нанося смертельные раны, а порой и отрезая конечности. А когда я вновь оживала в здоровом теле, с жадностью выпытывали все подробности моей смерти. Я проклинала тот день, когда родилась, и умоляла небо даровать мне быструю смерть. Жутко завидовала другим пленницам, которые долго не выдерживали издевательств и умирали. Не раз пыталась покончить жизнь самоубийством, но меня держали под строгим, ежесекундным контролем. Даже спать укладывали в специальный саркофаг, где я не могла руками притронуться к собственному телу… Но однажды, когда я ещё только начала возвращать себе память после очередного омоложения, произошли изменения в моей судьбе. Дело было во время какого-то осмотра-визита. Вначале показались мои жутко рассерженные и злые мучители, следом за которым двигался Гранлео. Вокруг было ещё с десяток воинов из местных. Учёные явно по принуждению показывали свои лаборатории и помещения с пленницами. На меня они просто ткнули пальцем, буркнув, как и на отсталых в развитии дикарок: «Омоложенная…» И когда они уже покидали наши чертоги зла и печальной юдоли, я услышала, как Гранлео рассмеялся: «Что же вы таких красавиц от меня прячете? Нехорошо, милые, ох как нехорошо!..»

Лайдюри на мгновение примолкла, вытирая обильные слёзы:

– После этого учёных не стало… Как я поняла, их попросту и без затей убили. А мой персональный ад закончился. Попав в гарем императора, я стала жить как в скучном раю, особенно если сравнивать со временем, проведённым в застенках лабораторий. Никто больше не знал, что я эгри, и мне только оставалось после омоложения и после возвращения памяти делать вид, что я ничего не помню из своей прежней жизни.

Менгарец сочувственно помотал головой, но тут же с подозрением спросил:

– Почему же ты всего этого мне не рассказала при первых наших встречах?

– Перед отправлением войска императора Гранлео из Шулпы я как раз прошла очередное омоложение. А полная память ко мне вернулась только две недели назад. И вас рядом не было. Так что мне ничего не оставалось, как закатить истерику и отправиться в темницу за строптивость…

Ну да, она правильно поступила. Попытки открыть правду надсмотрщикам или конвоирам ничего бы не принесли, кроме смерти. Сведения о «всезнайке» сразу бы достигли ушей Мааниты, и Лайдюри моментально бы свернули голову или тихонько отравили. Многовековой опыт способствует здравой рассудительности.

Глава тридцать четвёртая
Суматоха

По окончании рассказа Виктор впал в транс размышлений, пытаясь сообразить, как лучше воспользоваться только что полученными сведениями. Может, и дольше бы так просидел, как истукан, но треск догорающего факела вернул в действительность. Подхватив девушку за руку, он потащил её за собой к выходу, приговаривая:

– Если факел погаснет, не волнуйся, я отлично помню дорогу, дойдём и так. – Он не собирался кому бы то ни было без лишней нужды рассказывать о своём умении видеть в полной темноте.

– Хорошо! – Она отвечала твёрдо, ничего больше не опасаясь.

– И немедленно отправимся в кабинет его величества. Ты всё это повторишь в присутствии королевской семьи. Договорились?

– Как скажете, ваша Святость.

– Так называть меня следует только во время официальных бесед и при посторонних, – огласил инопланетянин, внутренне содрогаясь только от одной мысли, что разговаривает и общается с человеком, который прожил чуть ли не тысячелетие. – Во всех остальных случаях обращайся по имени или Менгарец.

– Хорошо… Виктор.

Они уже выбрались на нижний этаж дворца, и Монах отправил обоих поджидающих его возвращения гвардейцев с заданиями:

– Отыщите короля и скажите, что я прошу его о срочной встрече у него в кабинете. То же самое сообщите королеве Линколе и её высочеству принцессе Розе, если та вернулась из поездки по столице. – Когда воины умчались, двинулся к лестнице на верхние этажи, продолжая расспросы своей новой, как он надеялся, союзницы. – Ты готова лечь на ложе омолодителя?

– Хоть сию минуту!

– Причём память тебе будет оставлена…

– Пусть даже и сотрётся, я всё равно вспомню. Причём очень быстро. Чем меньше лет я живу между омоложениями, тем быстрей вспоминаю своё прошлое. Я готова на всё, лишь бы избавиться от проклятия во мне и чтобы больше никогда не взбираться на «кольцеватель»!

От новой появившейся мысли Менгарец хмыкнул. Хотел было промолчать, но не выдержал, решился спросить прямо:

– Послушай! Но ведь тогда у нас возникнет проблема. В данный момент, если твоя память будет оставаться с тобой, а мозг не омолаживаться, ты проживёшь максимум сто пятьдесят лет. Минус твои существующие по физическим параметрам двадцать, двадцать пять. Может, это тебе не понравится? Ведь вечная жизнь как бы считается предпочтительнее.

Но Лайдюри впервые радостно и звонко рассмеялась:

– Нет, Виктор! Я больше не хочу так жить! Сотни лет я мечтала хотя бы тридцать лет прожить, как все. Иметь мужа, любимых деток. Потом спокойно умереть в окружении внуков. Это настоящее счастье. А жить, каждый раз вспоминая, кто это вокруг тебя и что они значат, – непосильное и ужасное бремя. – Она вытерла очередные набежавшие слёзы и опять радостно заулыбалась. – Ну а если мне удастся больше тридцати лет прожить, то я… то я… – Она никак не могла подобрать нужные слова для восторга, но наконец-то выдавила из себя: – То я просто сейчас, не сходя с этого места… умру от восторга!

– Ну-ну! Не надо так усердствовать! – осадил мужчина пошатнувшуюся красавицу грубым окриком и подхватил её под локоть. – Тут такое в мире творится, что я сам себе боюсь гарантировать год жизни! Поэтому смерть от радости одной только перспективы в тридцать лет может оказаться явно преждевременной. Повода может и не оказаться впоследствии…