Мирон вздохнул и закрыл глаза. На следующее утро, едва занялась заря, князь Бекешев опустился на колени перед образом Спаса и долго молился, испрашивая всевышнего дать государю всея Руси силу не отступиться от планов порубежного устройства юга Сибири, а ему самому – твердости духа в претворении этих планов…
Три дня без роздыха шли по Енисею пять дощаников с грузом для нового острога. Пробирались по тайге вдоль берега конные отряды. Двигались тихо, чтоб не привлечь внимания кыргызов, но напрасно: пару раз показывались вдали их конные разъезды, правда, близко не подходили. По ночам выставляли усиленные караулы, жгли костры, опасливо косились в темноту, зная вероломство кыргызов, их умение нападать внезапно.
Вчера решено было встать на дневку. Разбили стан возле устья речушки, впадавшей в Енисей, соорудили балаганы из корья и пихтового лапника. Утром поднялись с рассветом. Порожистая река потрепала суда изрядно. Надо было осмотреть дощаники, что-то подправить, где-то залатать, подбить, законопатить щели в бортах, связать новые снасти взамен изорванных, постирать пропотевшую лопотню, переложить грузы, высушить на солнце те, что подмокли под дождем, обрушившимся прошлым днем на караван. Да и гребцы требовали отдыха. Впереди еще страшнее перекаты, еще быстрее шиверы.
Тайга отступала от реки, ее место занимали горы, пока невысокие, но со скальными отвесами и голыми склонами, усыпанными камнями.
Мирон почти полдня составлял по записям и рисункам лоцию по Енисею. Отмечал на реке мели, перекаты, пороги, проставлял глубины русла. Тем, кто поплывет следом, будет несравненно легче идти по карте, чем наобум.
После обеда Мирона стало клонить в сон, и, чтобы развеяться, он, прихватив пистолет, направился на прибрежный луг, где под присмотром распопа пасся табун в полсотни голов. При его появлении Фролка, хрипло распевавший: «Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, и молимтися, и молимти-и-ися-а-а-а!» – вскочил с камня, расплылся в улыбке. Мирон поморщился. Очень ему не хотелось брать расстригу в новую экспедицию, но тот поклялся всеми святыми, что не подведет. И так уж слезно умолял, что Мирон не выдержал. Чертыхнулся, но согласился.
И правда, в походе распоп вел себя образцово. Помогал кашеварам, хватался за любую работу. С утра вызвался присмотреть за лошадьми. Их хоть и стреножили, но даже с путами на ногах бывалые лошаденки могли далеко убраться. Ищи-свищи их потом по урманам.
– Играя приведи! – приказал Мирон.
И Фролка тотчас, услужливо улыбаясь, подвел к нему коня. Помог затянуть подпруги, похлопал по крупу:
– Хорош конек! Выносливый! И не забияка, как другие жеребцы. За теми так и гляди, чтоб не сцепились! Вдругорядь то кусаться зачнут, то лягаться…
– Пошел я, – прервал его Мирон. – На берег поднимусь. Осмотрюсь по сторонам.
– Може, мне с вами? – осторожно справился Фролка. – Я ведь, если что… – Он погрозил сухим кулачком в сторону леса. – Я энтих кыргызов, как ветошь, порву!
– Оставайся! – усмехнулся Мирон. – Будет дело – порвешь, а сейчас смотри, лошадей не растеряй!
Он вскочил в седло и направился вверх по крутому склону.
Расстрига быстро перекрестил его вслед и завел нараспев псалом:
– Живый в помощи Вышняго, в крови Бога Небесного водвори-и-и-ится…
Внизу, у кромки воды, кипела работа. Там заправляли Игнатей и Петро Новгородец, а они не любили, когда к ним лезли под руку с советами.
Мирон слегка придержал коня, наблюдая за суетой на берегу. Фролка, невидимый за кустами, продолжал самозабвенно выводить:
– …яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна-а-а, плещма Своима осенит тя, и под крыле Его наде-е-ешься…
Неподалеку, к своему удивлению, Мирон обнаружил несколько женок. Развесив на кустах постиранную мужскую одежу, среди которой Мирон узнал свои рубахи, женщины весело болтали, плели венки, расчесывали друг другу волосы. Он благоразумно отступил в заросли погуще, выбрался из них на соседнюю поляну и тут обнаружил вдруг тропу, которая спускалась откуда-то сверху к реке. Натянул повод, удерживая коня и раздумывая, как поступить. Внизу распоп продолжал тянуть псалмы:
– …Не убоишися от страха нощнаго, от стрелы летящия во дни, от вещи во тме преходящ-и-и-ия, от сряща и беса полуденн-а-а-аго-о-о…
Мирон перекрестился и направил коня по склону, не спуская глаз с давно нехоженой стежки, что едва пробивалась сквозь траву и слой прошлогодних листьев. Проложили ее точно не звери, а люди: на деревьях виднелись старые меты, затянутые смолой.
Вокруг стояли матерые пихты. Черневая тайга. Седые лохмы лишайников свисали с мохнатых лап. И только яркие, малинового цвета шишки, стоявшие на ветвях, как свечки перед образами, радовали глаз в этом хмуром, без улыбки, лесу.
Тропа забирала все выше и выше. Мирон спешился и, удерживая левой рукой Играя под уздцы, а правой – заряженный пистолет, тронулся дальше по ней. Вскоре смолкли за спиной хриплый голос распопа и звонкий женский смех, лишь от реки долетали стук топоров и мерные удары по железу. Вскоре и эти звуки стихли, только легонько звякали конские удила. Мирон вдруг подумал, что не предупредил Игнатея об уходе в лес, но ведь ничего страшного не случится, если он проведет два часа в одиночестве. Да и Фролка, в случае чего, подтвердит, в какую сторону он двинул.
Тропа тем временем поднялась на отлогий взлобок. Мирон споткнулся обо что-то и остановился. Оказывается, он ударился ногой о деревянный могильный крест, который валялся в траве на осевшем могильном холмике. Рядом второй крест – полусгнивший, поросший мхом. Чуть дальше в траве угадывалась еще одна могила – оплывшая, почти вровень с землей. Мирон огляделся по сторонам. Кладбище? Судя по крестам, православное. Выходит, не они первыми пришли в эти земли? Но кладбище заброшенное. Насельники или давно ушли отсюда, или сгинули от холода, голода, болезней…
Мирон взглянул на вершину холма, заросшую черными, мрачными елями. Там что-то темнело, вроде какое-то строение.
Он начал подниматься на холм, на всякий случай пригибаясь, прячась за крупом Играя. А вдруг там есть кто-то живой, который не слишком обрадуется его появлению?
Но никто не показался. Мирон приблизился почти вплотную и замер от неожиданности. Надо же! Деревянная церквушка! Четырехскатная, крытая гонтом крыша, на ней тройка куполов-луковок, на всех деревянные восьмилапые кресты. А под тесовой крышей и куполами – сруб русской избы с узкими щелями-оконцами. Словно перенесли поморскую избушку в сибирские края по воздуху с Онеги или Северной Двины. Но, видать, давно заброшена церквушка, завалилась по-старчески набок, приуныла. Крышу и купола затянуло зеленым мхом, свесились с крестов седые пряди лишайников. В пролетах звонницы заплатками синело небо.
Привязав Играя к березе, Мирон обошел вокруг церквушки. Из высокой травы под ноги выкатился желтый череп с проломленным теменем, и взгляд мгновенно выхватил выбеленные летними дождями и тающими снегами человеческие кости. Их было много. И валялись они на земле в беспорядке. Видно, постаралась лесная живность, потратила трупы, растащила останки…