– Прекрати, – разозлилась на него жена, – отвяжись от ребенка!
– Ничего себе ребеночек, с полтонны теленочек, – вздохнул Кешка.
– Слушай, – злобно прошипела Маня, – ты лошадь Пржевальского видел?
– При чем тут лошадь? – искренне удивился задира.
– А при том, – заорала Маня, бросаясь на обидчика, – она очень здорово лягается и кусается!
Раздался звон разбившейся чашки. Таня ухватилась за виски:
– Нет, все, ложусь в кровать, опять мигрень!
Постанывая, она вышла из комнаты.
– Сейчас же прекратите, – велела я, – как не стыдно, в конце концов, вы не дома.
– Она меня укусила, – плачущим голосом заявил Аркадий, – вот, за шею! А мне завтра в суде выступать! Явно синяк появится!
– Подумаешь, – фыркнула, чувствуя себя победительницей, Маня, – скажешь, жена в порыве страсти разошлась!
Не дожидаясь нашей реакции, она вылетела за дверь.
– Во, блин, – пробормотал Кеша, – выросла детка!
– Нечего к ребенку приматываться, – резюмировала Зайка.
– Ой, весело как, – радостно сообщила Варя, из подросткового упрямства продолжавшая есть пюре посредством пальца, – у нас никогда до сих пор так весело ужин не проходил!
– Так сколько же брать черепицы? – забормотала Ольга.
Поняв, что сейчас все начнется сначала, я тихонько выскользнула за дверь и позвала собак.
Где-то с полчаса мы погуляли в саду, а когда вернулись, из столовой неслись гневные крики. Дети никак не могли подсчитать, сколько нам понадобится черепицы. Стараясь остаться незамеченной, я проскользнула в спальню. Ну почему у других людей по вечерам тишина и покой? У нас же вечно крик, гам и скандал.
Голова гудела, и мысли путались. Думать совершенно ни о чем невозможно. Ладно, утро вечера мудренее. Забыв задернуть занавески, рухнула в кровать и мигом отбыла в царство Морфея.
Сплю крайне чутко. Достаточно одной из наших кошек, нежно ступая на бархатных лапках, пройти мимо двери спальни, как мигом проснусь. Любой шорох, скрип, писк тут же возвращает к действительности. Но на этот раз разбудил свет. Сквозь закрытые веки проникла яркая вспышка, и послышалось тихое урчание. Все ясно: по шоссе проезжала машина, и свет фар мелькнул в окне с раздернутыми портьерами.
Я села, потрясла головой и глянула на будильник: три часа. Сон улетучился. Включив ночник, принялась перелистывать детектив, но скоро дремота начала закрывать веки. Натянув повыше мягкое, теплое одеяло, я спокойно заснула.
До слуха долетела знакомая мелодия. Сон вновь испарился. Я опять села в кровати и затрясла головой. Звук шел из сумочки. Мобильный! Взгляд машинально отметил время – пять утра. Господи, что стряслось, а главное, с кем? Слава богу, дети дома, но, кроме родственников, есть еще тьма подруг… Если тревожат в такой час, дело серьезное.
– Алло! – чуть не закричала я.
Но в трубке стояла тишина, раздавалось лишь легкое потрескивание – наверное, садится батарейка.
– Говорите!
– Дашка, – послышался прерывистый, какой-то сдавленный шепот, – умираю, помоги…
– Кто это? – окончательно испугалась я. – Что случилось?
– У-би-ли, – как-то по слогам произнес мужчина, – меня, Никиту… не могу… найдешь… бойся… у Харитонова…
Речь прервалась, послышался тяжелый хрип.
– Нет, – завопила я, одной рукой натягивая слаксы, – еду, держись, ты где?
– Косовский, – зашептал Павлов и вновь захрипел.
– Поняла, поняла, – твердила я в трубку, выносясь во двор, – еду, жди, Кит, слышишь, жди!
Но из мембраны больше не раздавалось ни звука, только звенящая, страшная тишина.
Боясь отключить телефон и время от времени выкрикивая в «Эриксон»: «Еду, еду!» – я неслась по почти пустынным проспектам и улицам.
Хорошо, хоть знаю, где находится Косовский. Пропетляв по узким улочкам и чуть не протаранив вонючий мусорный бачок, я стукнулась бампером о непонятную железку и, выскочив из машины, понеслась в подъезд. Ни кодового замка, ни лифтера, самый обычный кирпичный дом.
Дверь девяностой квартиры оказалась незапертой. Я внеслась в темный холл и завопила:
– Кит!
В ответ – ни звука. Полная самых дурных предчувствий, я щелкнула выключателем и увидела большой захламленный холл. Дешевые обои свисали клоками, под потолком болталась на проводе голая, казавшаяся ужасно яркой лампочка.
От холла отходил узкий коридорчик, в конце виднелась дверь с разбитым стеклом. Я подлетела к ней и оказалась в комнате.
Убогая мебель, на колченогом столе расстелена газета. На ней в беспорядке навалены куски грубо накромсанного хлеба. В надколотой тарелочке сложено несколько ломтиков обветренного сыра. Похоже, он находится тут не один день. На углу красуется вызывающе роскошная коробка дорогущих конфет «Моцарт».
– Никита! – позвала я.
И вновь в ответ ни звука. В полном отчаянии пошла на кухню и тотчас же увидела бывшего однокурсника.
Павлов лежал на животе между подоконником и дешевым столом, покрытым голубым пластиком. Его крупное тело, одетое в роскошный костюм от «Хьюго Босса», нелепо выглядело на грязном светло-бежевом линолеуме.
– Кит, – пробормотала я, пытаясь перевернуть стокилограммового приятеля на спину. – Кит, что с тобой?!!
Через секунду ответ стал ясен. Павлов оказался на боку, и я увидела на безупречном пиджаке, с левой стороны, аккуратное, словно нарисованное темно-красное отверстие. Крови почти не было. Я потрясенно замерла над трупом. В ту же секунду Павлов разлепил веки, вздохнул. На губах запузырилась черно-розовая пена.
– Господи, – завопила я, – Никитка, живой! Лежи, лежи, не шевелись, все в порядке! Сейчас приедет «Скорая помощь», и тебя обязательно спасут!
До приезда врачей я аккуратно перевернула Кита на спину. Подсовывать ему под голову подушку побоялась. Моя лучшая подруга Оксана, хирург по профессии, твердо вдолбила мне в голову несколько истин. А именно – никогда не клади грелку, если болит живот, и не поднимай голову пострадавшему.